Сальватор

Дюма Александр

— Если дело обстоит именно так, сударь, почему бы вам не съездить к нему? Хотя, откровенно говоря, я не могу объяснить цели вашего поступка.

— Это невозможно, Регина. Кто-нибудь может увидеть, что я к нему вхожу; и как я буду выглядеть, я вас спрашиваю? Нет, мое предложение проще. Предлагаю вам устроить завтра нашу с ним встречу в любое время, какое вы сочтете благоприятным, например вечером.

— Сударь! — сказала княжна Регина, не сводя с него пристального взгляда. — Я не знаю, какую цель вы преследуете, но знаю, как мне предан господин Петрус Эрбель. Что бы вы о нем ни думали, завтра в пять часов он будет здесь.

— Нет! — возразил граф Рапт. — В пять у нас слишком людно, да и прислуга увидит, как он войдет. А я хочу, чтобы о его приходе не знал никто. Вы должны понимать всю деликатность такой встречи. Будьте добры назначить другое время. Вы же почти каждый вечер встречаетесь с ним в саду, не так ли? Позвольте и мне принять его тоже втайне от всех, инкогнито. Можете считать, что это фантазия, но фантазия идущего на смерть, и я умоляю отнестись к ней с должным почтением.

— Да зачем же в саду? — заметила княжна. — Почему не здесь или не в оранжерее?

— Повторяю, княжна, его могут увидеть, а ни вы, ни я в этом не заинтересованы. Доказательство тому: вы почти каждый вечер принимаете его в саду. Что, кстати сказать, весьма неосторожно, учитывая ваше хрупкое здоровье…

— Однако?.. — в нетерпении перебила его княжна.

— Однако, — поспешил ответить граф, — я не понимаю ваших возражений, может быть, вы мне не доверяете? Во всяком случае, мне трудно это объяснить.

Граф отлично мог бы объяснить недоверчивость княжны: понять ее было нетрудно.

Несчастная женщина действительно думала: «Раз он хочет видеть его вечером, значит, готовит западню».

— А что если я в самом деле вам не доверяю? — сказала она.

— Позвольте вас успокоить, Регина, — отвечал граф. — Вы можете присутствовать во время нашей встречи, издалека или вблизи, на ваше усмотрение.

— Хорошо, — подумав, согласилась Регина. — Завтра в десять часов вечера вы его увидите.

— В саду?

— В саду.

— Как вы ему дадите знать?

— Я жду его с минуты на минуту.

— А если он не придет?

— Придет.

— Вот ответ влюбленной женщины! — игривым тоном заметил граф Рапт.

Бедняжка Регина покраснела до корней волос.

Граф продолжал:

— Может статься, он не придет именно в тот день, когда понадобится вам больше всего: необходимо все предусмотреть. Поэтому будьте добры написать к нему.

— Хорошо, — решилась княжна, — я напишу.

— Что вам стоит сделать это теперь же, княжна?

— Я напишу, как только вы уйдете.

— Нет, — улыбнулся граф, — я себе места не найду. Напишите просто: «Непременно приходите завтра». Дайте письмо мне, а об остальном я позабочусь сам.

Княжна Регина бросила на него испуганный взгляд.

— Никогда! — вскричала она.

— Ну хорошо! — процедил сквозь зубы граф, снова направляясь к двери. — Я знаю, что мне остается сделать.

— Сударь! — вскричала несчастная женщина, догадываясь о его намерении. — Я напишу…

— Вот так-то лучше! — глухо пробормотал граф, и его глаза зловеще блеснули.

Княжна достала из шифоньера лист бумаги, написала слово в слово так, как сказал граф, положила письмо в конверт и, не запечатывая, передала ему со словами:

— Если во всем этом кроется какая-то ловушка, берегитесь, господин граф!

— Вы сущее дитя, Регина, — проговорил граф Рапт, принимая письмо. — Я беру на себя заботы о вашем счастье, а вы словно забываете, что я ваш отец.

Граф удалился, почтительно поклонившись княжне; не успела за ним затвориться дверь, как несчастная Регина разрыдалась, сложила на груди руки и взмолилась:

— Ах, бедная моя матушка! Бедная моя матушка!

XXIV

ДИПЛОМАТИЯ СЛУЧАЯ

Как может себе представить читатель, г-н Рапт всю ночь не сомкнул глаз. Это и понятно: перед такой серьезной партией, какую он замышлял, необходимо было продумать все до мелочей.

Удобно устроившись в глубоком вольтеровском кресле, положив голову на руки и прикрыв глаза, он ушел в себя и казался безразличным ко всему, что происходило вокруг.

В результате своих размышлений он пришел к непреложному выводу: Петрус должен умереть.

Около семи часов утра, то есть с рассветом, он встал, несколько раз прошелся по кабинету, остановился перед шкафчиком и отворил дверцу.

В одном из ящиков он взял огромную связку писем и подошел с ними к лампе. Он вытащил одно письмо наугад, развернул его и торопливо пробежал глазами.

Граф нахмурился. Казалось, все то постыдное, что годами копилось на его совести, выступило у него на лице.

Он лихорадочно скомкал письма, не торопясь подошел к камину и предал огню все, что у него оставалось от княгини Рины.

Горько усмехаясь, он следил за тем, как огонь пожирает письма.

— Вот так же в одно мгновение, улетучились все надежды моей жизни! — прошептал он.

Он торопливо провел рукой по лбу, словно пытаясь отогнать мрачные мысли, и с силой подергал шнур звонка, висевший над камином.

В кабинет явился его камердинер.

— Батист, — приказал граф Рапт, — узнайте, прибыл ли господин Бордье, и попросите его явиться сюда.

Батист вышел.

Господин Рапт снова подошел к шкафчику, выдвинул другой ящик, запустил в него руку и вынул два седельных пистолета.

Он их осмотрел, взвел курки и убедился, что пистолеты заряжены.

— Хорошо, — сказал он, уложив их на прежнее место и задвинув ящик.