Сальватор
Шрифт:
Внезапно переменив тон, он продолжал:
— Сейчас возвращаемся в Консьержери, не так ли?
— Да, — только и ответил аббат, пожимая Сальватору руку.
Они сели в проезжавший по набережной свободный экипаж и скоро были на месте.
У ворот мрачной тюрьмы Сальватор протянул Доминику руку и спросил, что тот намерен делать после встречи с отцом.
— Я тотчас покину Париж.
— Могу ли я быть вам полезным там, куда вы отправляетесь?
— Под силу ли вам ускорить получение паспорта?
— Я помогу вам получить его незамедлительно.
— В таком случае, ждите меня дома: я зайду за вами.
— Нет, лучше я буду ждать вас здесь через час, вы найдете меня на углу набережной. В тюрьме разрешено оставаться лишь до четырех часов; сейчас — три.
— Стало быть, через час, — повторил аббат Доминик и еще раз пожал молодому человеку руку.
Он исчез под мрачными сводами.
Пленника поместили в камеру, где когда-то сидел Лувель и где было суждено оказаться Фиески. Доминик без затруднений проник к отцу.
Господин Сарранти сидел на табурете. При виде сына он поднялся и шагнул ему навстречу. Тот поклонился с почтительностью, с какой приветствуют мучеников.
— Я ждал вас, сын мой, — сообщил г-н Сарранти.
В его голосе послышался упрек.
— Отец! — отвечал аббат. — Не моя вина в том, что я не пришел раньше.
— Верю, — взяв его руки в свои, отозвался пленник.
— Я только что из Тюильри, — продолжал Доминик.
— Из Тюильри?
— Да, я виделся с королем.
— Виделись с королем, Доминик? — удивленно спросил г-н Сарранти, пристально вглядываясь в сына.
— Да, отец.
— Зачем вы к нему ходили? Надеюсь, не для того, чтобы добиться отмены приговора?
— Нет, отец, — поспешил сказать аббат.
— О чем же вы его просили?
— Об отсрочке.
— Отсрочка?! Зачем отсрочка?
— По закону вам положено три дня для подачи жалобы; если ничто не заставляет кассационный суд поторопиться с решением, рассмотрение дела может занять от сорока до сорока двух дней.
— Так что же?
— Я попросил два месяца.
— У короля?
— У короля.
— Почему два месяца?
— Мне необходимо это время, чтобы добыть доказательства вашей невиновности.
— Я не стану подавать жалобу, Доминик! — решительно заявил г-н Сарранти.
— Отец!
— Не стану; это решено окончательно, я запретил Эмманюелю подавать жалобу от моего имени.
— Отец, что вы говорите?
— Говорю, что отказываюсь от какой бы то ни было отсрочки; раз меня осудили, я хочу, чтобы приговор был приведен в исполнение; я дал отвод судьям, но не палачу.
— Отец, выслушайте меня!
— Я хочу, чтобы меня казнили… Спешу покончить с земными мучениями и людской несправедливостью.
— Отец… — печально прошептал аббат.
— Я знаю, Доминик, все, что вы можете сказать по этому поводу; знаю, в чем вы вправе меня упрекнуть.
— Высокочтимый отец! — краснея, произнес Доминик. — Я готов умолять вас на коленях…
— Доминик!
— А что, если б я вам сказал: обещаю сделать так, что в глазах людей вы будете непричастны к преступлениям и столь же чисты, как Божий свет, что пробивается сюда сквозь прутья этой тюремной решетка…
— Вот что, сын мой: после смерти я предстану во всем блеске невиновности; но я не стану просить отсрочки и не приму милости.
— Отец! Отец! — в отчаянии вскричал Доминик. — Не упорствуйте в своем решении, ведь оно приведет к вашей смерти и повергнет меня в отчаяние и, возможно, из-за этого я бесполезно сгублю свою душу.
— Довольно! — остановил сына г-н Сарранти.
— Нет, не довольно, отец!.. — опускаясь на колени, продолжал Доминик; он сжал руки отца, осыпал их поцелуями и омыл слезами.
Господин Сарранти попытался отвернуться и вырвал свои руки.
— Отец! — продолжал Доминик. — Вы отказываетесь, потому что не верите моим словам; отказываетесь, так как вам пришла в голову нелепая мысль, что я прибегаю к уловке, дабы оспорить вас у смерти и прибавить вам два месяца жизни, такой благородной и полноценной, между тем как вы готовы умереть в любую минуту, в любом возрасте, зная, что в глазах Высшего судии умрете во цвете лет как герой.
Печальная улыбка, свидетельствовавшая о том, что Доминик попал в цель, мелькнула на губах г-на Сарранти.
— Так вот, отец, — сказал Доминик, — клянусь, что слова вашего сына не пустой звук; клянусь, что здесь, — Доминик прижал руку к груди, — доказательства вашей невиновности!
— И вы их не представили на суде! — воскликнул г-н Сарранти, отступив на шаг и недоверчиво глядя на сына. — Вы позволили вынести своему отцу приговор, осудить его на позорную смерть, имея вот здесь, — он указал пальцем монаху на грудь, — доказательства невиновности вашего отца?!
Доминик протянул руку.
— Отец! Как верно то, что вы честный человек и что я ваш сын, так же верно и то, что если бы я пустил в ход эти доказательства, спас вам жизнь и честь с их помощью, вы стали бы меня презирать, отец, и еще скорее умерли бы от презрения, нежели от руки палача.
— Раз вы не можете представить эти доказательства сегодня, как вы сможете сделать это позднее?
— В этом, отец, заключается еще одна тайна, которую я тем более не вправе вам открыть: это тайна моя и Бога.
— Сын! — отрывисто бросил осужденный. — Во всем этом, по-моему, слишком много таинственности. Я не привык принимать то, что не понимаю. Раз я не понимаю, я отказываюсь.
Он отступил и знаком приказал монаху подняться:
— Довольно, Доминик! Избавьте меня от этого спора. Давайте проведем последние часы, которые нам суждено прожить на земле вместе, как можно более мирно.