Сама себе враг
Шрифт:
— Это не я! — быстро заверил всех Людомиров.
— А-а-а-ййй! — крик, вырвавшийся из уст Маши, Алена идентифицировать не смогла: что-то среднее между звуками заточки ножа и спиливанием кедра-долгожителя пилой «Дружба».
Клязьмина кричала, все еще глядя наверх.
— Что там?! — Людомиров обнял ее за плечи и тоже задрал голову.
Маша с неожиданной силой вырвалась из его объятий и отскочила на добрый метр.
— Не трогайте меня! — кроме ожесточения, в ее голосе
— Да ладно тебе, — шагнул к ней Людомиров, но она снова отскочила, уже трясясь всем телом.
— Машенька, это опять дурацкие шутки. Всем же понятно, что трюк с посланиями уже устарел. Подумаешь, кто-то у нас плоскоголовый, только и всего, — ласково, но неуверенно предположил главный. Он встал из-за стола и медленно, почти крадучись на полусогнутых, пошел к сцене.
— Действительно, — вторил ему Людомиров, рисуя на физиономии редкостное добродушие, — может, еще с нашего раза завалялась.
— Ага, — радостно кивнул охранник, — кто-то зад подтер и забыл выкинуть!
— Тсс! — приказал ему режиссер. — Дуйте лучше к пульту, узнайте, кто там у нас такой веселый.
— Ага, — также радостно кивнул охранник, — мой друган уже сходил для вас за водкой. Теперь по райским кущам гуляет.
— В последнем — позвольте усомниться, — усмехнулся ему Людомиров и снова обратился к Маше: — Ну, давай успокоимся.
— Конечно, успокоимся, — главный осторожно поднимался по ступенькам, — все хорошо. Шутка, да?
— Шутка?! — взвизгнула Клязьмина, на которую попытки коллег ее успокоить подействовали так, как на правоверного мусульманина подействовал бы вид проникшего в мечеть иноверца. — Все хорошо? Зад подтер?!
Она вдруг перестала трястись, выпрямилась и, откинув от себя листок с посланием, гордо взглянула на приближающегося главного:
— А идите вы к черту! Вместе со своим дурацким спектаклем и со всеми этими дурацкими убийствами. Слышать об этом не хочу! Плевать мне и на Офелию, и на Гамлета, и на самого Уильяма Шекспира! Все! Кончено! Я ухожу! Ноги моей больше на этой сцене не будет!
— Как?! — в один голос выдохнули почти все находившиеся в зале.
— Радуйся, Гамлет, сукин ты сын! — обратилась она к окну звукорежиссерского пульта и развела руками.
— Клязьмина! — главный тоже выпрямился. — Не срывай мне премьеру!
— И на премьеру мне глубоко плевать! — зло хохотнула актриса. — У меня муж, маленький сын и два любовника. Все они очень расстроятся, если я не вернусь домой.
Она быстро пошла к лестнице.
— А кто же будет играть? — растерянно взревел главный.
— Вон, пусть Борик играет. Он замечательно определил сверхзадачу роли, а это уже три четверти успеха на сцене.
На ходу она встряхнула плечами, негромко проговорив: «Фу! Словно груз долой! Легко-то как стало!»
— Ну? — главный потерянно оглядел актеров, когда дверь за Клязьминой захлопнулась.
— До премьеры две недели, — озвучила с заднего ряда общие опасения Наталья Прощенко. — Уже добрая половина приглашений разослана. А у нас… полный бардак.
— По-моему, ее здесь не было. Только что вошла и села, — шепнула Алена Насте.
Та пожала плечами, буркнув:
— Я не видела.
— Но мы же оборачивались, кресла были пустые, — настаивала Алена, чувствуя, как ее начинает пробивать нервная дрожь.
— Да, может, пересела, — отмахнулась подруга.
— Первый раз у меня такое, — лысина режиссера снова стала красной. — За весь творческий путь.
— Сейчас перебесится и вернется, — предположил Людомиров, бросив опасливый взгляд на послание, валяющееся у него под ногами.
— He-а, не вернется, — шепнула Алена Насте.
Та кивнула, соглашаясь.
— А пока, что делать будем? Дьявол! — главный сцепил руки на затылке и с чувством потянулся. — У меня появилось желание и в самом деле послать в преисподнюю Офелию и Гамлета вместе с Шекспиром.
— Нельзя, — веско заметил охранник.
— Сам знаю, — недовольно буркнул режиссер. — А что делать?
— Клязьмина вернется, — настойчиво повторил Людомиров.
— Не-а, — так же настойчиво повторила Алена, только шепотом.
— А пока ее нет, пусть ее заменит кто-нибудь…
— Да кто?! — с отчаянием в голосе воскликнул главный. — Кто?!
— Не все ли равно, кто, — неожиданно обозначился из зала Вениамин Федоров, который доселе молчал, как памятник. — Она же только мизансцены поддержит, реплики подаст, — подумаешь, проблема. Через день-два эта дура Машка опомнится, прискачет на полусогнутых. Отца Гиви к ней зашлем, он уговорит.
— День-два? — недоверчиво переспросил главный.
— Ну… три-четыре…
— То-то и оно. Да и кто отважится выползти на сцену, когда именно на Офелию уже дважды покушались? — он безнадежно махнул рукой. — Нашему разборчивому убийце, видимо, не нравятся исполнительницы, которых я предлагаю. Так пусть напишет прямо, кого он желает видеть в этой роли. Я уже на все согласен.
— Да вон пусть хоть Ритка Тушина пока побудет Офелией, — Людомиров махнул рукой в темный зал. — Она на всех репетициях была.
Алена посмотрела на сжавшуюся в комочек хрупкую фигурку Риты.