Сама себе враг
Шрифт:
К счастью, в моей свите была одна особа, которой почти всегда удавалось отвлечь меня от грустных дум. Люси Хэй было уже под сорок, но выглядела она совершенно очаровательно и красотой своей затмевала едва ли не всех женщин при дворе.
Конечно, меня очень трогало поведение Кэтрин Вилльерс и Сьюзен Фейлдинг, которые открыто посещали службы в Сомерсет-Хаусе и объявили всем и каждому, что стали католичками, но с ними мне было не так интересно, как с веселой и… как бы это сказать поточнее… многоопытной Люси Хэй, знавшей о любых дворцовых интригах и в красках расписывавшей мне любовные и прочие приключения какой-нибудь придворной дамы.
Не было ничего удивительного в том, что она и Страффорд очень сблизились.
Я старалась убедить короля ни в коем случае не показывать подданным, что он обеспокоен происходящим в стране, и не изменять своих привычек. Он был согласен со мной и потому последовал моему совету устроить в Уайтхолле пышный новогодний бал-маскарад. Мне очень хотелось поставить какую-нибудь новую веселую пьесу и сыграть в ней главную роль. Мы потратили довольно много времени, обсуждая эту идею и, конечно же, мой наряд. Придворный композитор Льюис Ричард написал прекрасную музыку, а Иниго Джонс придумал великолепные декорации, так что мы могли быть уверенными, что праздник удастся на славу.
Этот маскарад запомнился мне в мельчайших подробностях – наверное, потому, что он оказался последним, в котором я участвовала. Как же нравилось мне горделиво расхаживать по сцене в наряде амазонки – в серебряных доспехах и в шлеме с пером!
Наступил холодный январь, и однажды Карл, только что имевший разговор со Страффордом, явился ко мне удрученным и мрачным. Мой муж, надо отдать ему должное, часто посвящал меня в государственные дела, и я изо всех сил пыталась вникнуть в них.
– Страффорд предлагает созвать парламент, – сказал король. – Нам нужны деньги на продолжение войны с Шотландией, и он говорит, что это единственная возможность получить их.
Я нахмурилась. И шотландцы, и парламент были мне одинаково ненавистны. Война означала для меня долгую разлуку с мужем, а парламент норовил при первом же удобном случае оскорбить католиков, а значит, и меня.
– Вы тоже считаете, что без этого нам не обойтись? – спросила я. – Ведь от парламента нельзя ждать ничего, кроме неприятностей.
Карл кивнул, соглашаясь. Он то и дело ссорился с палатой общин, так как не мог понять, почему какие-то торговцы или пивовары смеют навязывать ему, помазаннику Божию, свою волю. Но, похоже, сейчас у нас не было выбора, потому что деньги требовались очень и очень большие, и именно парламент мог подсказать, где их отыскать.
– Как же он мне надоел, этот парламент! – сказала я. – И почему нас никак не оставят в покое?
– И все-таки Страффорд прав, – промолвил король. – Впрочем, он всегда прав.
– Значит, вы соберете парламент? – уточнила я.
– У меня нет иного выхода, – вздохнув, ответил король.
– Ладно, только пускай он заседает не очень долго, – пробормотала я, недовольная происходящим.
На этот раз он действительно заседал совсем недолго и даже получил название «Короткого парламента». [49] Карлу пришлось очень трудно. Он назвал мне поименно трех человек, особенно шумевших по любому поводу. Это были: Джон Пим, глава пресвитериан, непреклонный еретик, явно обладающий властью и влиянием в палате общин и резко выступающий против королевской политики в стране; Джон Гемпден, успевший даже посидеть в тюрьме за отказ платить «корабельный налог», который он посмел назвать «принудительным побором», и прославившийся этим на всю страну, и, наконец, Оливер Кромвель, [50] родом из Хантингтона. Мне говорили, что он родственник Гемпдена, мать которого приходилась ему родной теткой. Имя Кромвеля навсегда врезалось в мою память.
49
После «Короткого парламента» последовал «Долгий парламент», который попытался захватить бразды правления государством, ограничив королевскую власть.
50
Оливер Кромвель (1599–1658) – руководитель индепендентов («независимых»); политическую деятельность начал в парламенте 1628/29 г., в 1640 г. был избран в «Долгий парламент», впоследствии стал одним из главных организаторов парламентской армии.
Всю эту троицу Карл ненавидел и даже боялся этих людей. Они вовсе не были согласны выделять деньги на войну с Шотландией, и парламент пошел у них на поводу. Карл был в отчаянии.
Сначала я обрадовалась тому, что парламент заседал так недолго, однако потом выяснилось, что особых поводов для радости не было. Вскоре Страффорд предложил собрать армию из ирландцев (что сделать, впрочем, ему не стоило труда, поскольку за заслуги перед этой страной ему был там пожалован высокий военный чин) и повести ее за собой в бой против шотландских мятежников.
С этого и начались все наши беды. Тогда я еще толком не знала, кто именно является нашим врагом. Я была уверена, что многие заговоры вдохновлялись кардиналом Ришелье, который желал видеть Англию ослабленной и раздираемой междуусобицами. Я была далека от политики и не научилась еще разбираться в ее хитросплетениях. Я видела мир в черно-белых тонах и в своих поступках почти всегда руководилась не разумом, а чувствами.
Карл, мне казалось, был не человеком, но святым, и потому я, его жена, одобряла любые его действия. Те же, кто выступал против него, были негодяи, и всех их ожидало адское пламя.
Итак, я знала, что за границей наш враг – это Ришелье, но мне и в голову не приходило, сколько недовольных политикой короля и лорда Страффорда находится у самых ступеней трона. Страффорд был всей душой предан Карлу, и именно поэтому его вознамерились погубить.
Вскоре после роспуска «Короткого парламента» по стране поползли чудовищные слухи. Дескать, лорд Страффорд, собрав войско, поведет его не в Шотландию, а в Англию, чтобы поработить ее.
В Лондоне начались волнения. Карл галопом примчался в Уайтхолл, где я, будучи уже на шестом месяце беременности, проводила время в меланхолических раздумьях, и поделился со мной своими опасениями.
– Люди настроены против Страффорда, – сказал он. – Но если они недовольны им, то они недовольны и мной.
– Но вы же король, – напомнила я.
– Вы правы, – ответил мой супруг и, нежно поцеловав меня, переменил тему беседы. Он сказал, что намеревается в ближайшие же дни съездить в Сент-Джеймс, чтобы повидаться с детьми.
Нам было очень хорошо вместе, но семейную идиллию нарушил один из стражников. Он передал королю записку, которую кто-то прибил к воротам дворца. На большом листе бумаги были начертаны два слова: «Долой Уайтхолл!«– и все.
Зловещий смысл этого послания заставил Карла побледнеть.
– По-моему, тебе лучше уехать куда-нибудь за город, пока ты еще можешь путешествовать, – сказал он.
– Но я бы хотела, чтобы ребенок родился в Уайтхолле, – возразила я.
– Нет, – мягко, но настойчиво отвечал Карл. – Тебе придется уехать отсюда. И чем скорее, тем лучше.
Пока мы разговаривали, королю передали еще одно послание.
– От кого это? – спросил король.
– Какой-то закутанный в плащ человек протянул эту записку одному из стражников у ворот Уайтхолла.