Самак-айяр, или Деяния и подвиги красы айяров Самака
Шрифт:
Услышала девушка его голос и говорит:
– Лала, вот она Дельафруз! Правильно ее назвали: такое пение озаряет сердца людей.
А любовь в сердце девушки все росла. Пленилась она красотой Хоршид-шаха, так что не могла глаз от него отвести.
Хоршид-шах песни пел, а Фагфур с Мехран-везиром и вельможами государства, которые там присутствовали, всячески свое восхищение выражали. Царевич допел песню, и тут Мехран-везир спросил:
– О шах, как ты намерен поступить со своей дочерью? Ведь все государи – твои враги, только ради дочки твоей с тобой ладят. Если они до сих пор не покушались на твое царство и не требовали вернуть своих сыновей, так это от страха перед кормилицей.
Пригорюнился было шах, но потом поднял голову и сказал:
– Хоршид-шах храбрость проявил, кормилицу захватил, темницу открыл, благородство явил – ведь он мог, когда моя дочь пребывала в опьянении, желание свое удовлетворить и скрыться. Как я могу после этого поступить с ним? К тому же красотою, родовитостью и знатностью, а также отвагой, познаниями и ученостью он превосходит всех.
– Да, так оно и есть, – согласился Мехран-везир. – Но тебе надо какой-нибудь предлог придумать, чтобы никто придраться не смог. Если ты без всякого повода отдашь Хоршид-шаху дочь, шахской власти твоей урон будет. А коли все цари выступят против тебя и приведут сюда свое войско, может статься, что и народ против тебя возмутится. Вот что нужно сделать: пусть все царевичи выйдут на городскую площадь и сразятся друг с другом. Тому, кто возьмет верх, ты отдашь девушку, чтобы всему миру рот заткнуть, чтобы никто о тебе худого слова не сказал и царство за тобою осталось.
– На том и порешим. Поступай так, как тебе подсказывает благоразумие, – согласился шах. И Мехран-везир объявил:
– О царевичи, те, что претерпели все оковы и темницы ради девушки! Кто всех одолеет – тому и девушка достанется.
Тут поднялся Самак:
– О великий государь! Девушка принадлежит Хоршид-шаху. Он ее добился мужеством и ловкостью. Никому на нее зариться не должно. К чему же Мехран эти речи ведет – кому-де владеть девушкой да кому ее отдадут?!
Мехран-везир ответил:
– Верно, благородный муж, поистине право на стороне Хоршид-шаха. Но не волнуйся понапрасну: хоть дело сделал Хоршид-шах, здесь собралось много народу, и, чтобы удовлетворить всех, надо поступить именно так.
– А они уже удовлетворены, – возразил Самак, – ведь это Хоршид-шах освободил их из тюрьмы. Да и гордской люд как на это посмотрит?
– Наилучший выход в том, – настаивал Мехран-везир, – чтобы устроить состязание на мейдане. Кто в борьбе победит, тому и девушка достанется.
В тронном зале гомон поднялся, все были довольны и рады, говорили: «Так и надо поступить».
Особенно обрадовался Кабаз, сын везира. Он воскликнул:
– Да против меня пусть хоть слон выйдет – всенепременно его схвачу, вдребезги размолочу!
На том и разошлись все кто куда. Женихи пошли готовиться к завтрашнему испытанию на мейдане, а девушка с сердцем полным любви и волнением в душе вернулась во дворец, ожидая, что принесет грядущий день.
Айяры и все прочие уже оставили дворец, ушли, а шах Фагфур все еще душою был с Хоршид-шахом, мечтал, чтобы тот его зятем стал. Всю ночь он об этом думал, пока не наступил день. Отправился шах Фагфур на мейдан, а с ним государственные вельможи и сто тысяч горожан – на потеху посмотреть.
Шахская дочь позвала Лала-Салеха и послала с ним Хоршид-шаху такое платье, цену которому один бог знает! Да еще вороного коня – ему равных не было среди полутора тысяч лошадей шаха Фагфура. А с конем – седло, и сбрую, и уздечку с золотой насечкой, всю в драгоценностях. Втайне от всех, чтоб ему был успех. А сама тоже поехала на мейдан – у отца спросилась, от людей укрылась.
Как взглянул Хоршид-шах на эту одежду и коня этого, так и к месту прирос от удивления: он подобного и не видывал. Это платье кормилица когда-то добыла для шаха Филана, брата шаха Фагфура, в которого она была влюблена. Справила она для него платье и коня, а он в тот же год и помер. А ей сказал:
– Отдай все это тому, кто будет твоим мужем.
Рассказывали, что отняла она то добро у западных колдунов.
Облачился Хоршид-шах в присланную одежду, сел на коня и
вместе с Фаррох-рузом и Самак-айяром, Шогалем-силачом и всеми шестьюдесятью удальцами отправился на мейдан. Поклонился он шахскому трону, шах его обласкал, а царевичи уж на мейдане дожидаются.
Подошли мы к важному месту в рассказе. Шах Фагфур дал знак, чтобы все, кто желает, выезжали на поле. Те царевичи, что вышли из темницы, поклонились шаху и говорят:
– О великий шах, мы поклялись Хоршид-шаху, что не будем с ним враждовать и тягаться, мы уступаем ему девушку. Нет нам до нее дела!
Везир воскликнул:
– О Хоршид– шах, ты их связал клятвою, как же им с тобой сражаться?
– А я согласен, чтобы они друг друга в битве испытали, – отвечает Хоршид-шах. – Кто из них победит, тот со мной силами померится.
И те выехали на мейдан биться друг с другом. Был среди них один луноликий юноша по имени Бахман, сын шаха Омана. Много он денег истратил и за год до Хоршид-шаха прибыл во дворец шаха, да попал в заточение; вот он-то и выехал на поле первым, вызвал на бой воинов Хоршид-шаха и царевичей. Выступил ему навстречу всадник, сразились они – Бахман ударил его копьем, пронзил так, что конец копья из спины вышел. Один за другим выходили воины на поле, пока двадцать человек душу не отдали. Всех Бахман одолел!
Хотел Хоршид-шах на поле выступить, но Мехран-везир сказал:
– О царевич, он притомился, двадцать человек поразил. Надо и тебе сразиться с людьми, а потом уж вы друг с другом поборетесь.
– О везир, я вижу теперь, что ты в этих делах ничего не смыслишь, – ответил ему Хоршид-шах. – Тебе и невдомек, что воинское состязание – словно писем писание: писец сначала письмо напишет, потом набело перепишет, и, чем больше переписывает, тем изящнее становится почерк и слог. Так и воин на поле – одного победит, значит, и еще одного, и двух, и полсотни одолеть сумеет: с каждым разом он опытнее, ловчее становится, постигает, как удары отражать, точно как при письме! Если же впервые на бой выходит, сердце его полно страха, он не знает, как быть, надобно ему держать в памяти все уловки, которые могут применить против него. Так что первая схватка опасна. Вижу я, что ты в ратном деле не разбираешься, но пусть будет по-твоему. Исполню твое пожелание, мне же лучше.
Так и получилось, что Бахман на месте остался стоять, а Хоршид-шах выехал на поле гарцевать. Крикнул он:
– Выходите все, кто желает, люди знатные и простые, богатыри и вельможи, воины и придворные, все, кто за царскую дочь сразиться хочет!
Стали рыцари на мейдан выезжать, и каждого Хоршид-шах побеждал своим воинским искусством и мастерством (а Махпари все это видела, и любовь ее все возрастала), пока не одолел пятьдесят человек.
Вышел наконец на мейдан Бахман, долго он с Хоршид-шахом бился, мечом рубился, из лука стрелял, а потом уж они за палицы взялись. Хоршид-шах мог бы его на месте убить, да пожалел, не захотел такого молодого жизни лишать – может быть, он когда-нибудь славы достигнет. Схватил он Бахмана за пояс, приподнял над лошадью повыше, чтобы все видели, а потом руку разжал – тот и упал. Шахская дочь и это наблюдала – и в ее глазах Хоршид-шаху равного не было.