Самая шикарная свадьба
Шрифт:
– Ма-аша! Проснись! – Мамаша изо всех сил теребила меня за плечо. – Приехали!
– Ой! Заснула и даже сон видела, только какой – не помню. Кажется, собака снилась.
– Вечно тебе собаки снятся. Бери сумку и выходи, – скомандовала она, но тут вдруг тон ее изменился, и она пророчески сказала: – Собаку во сне увидеть, Машенька, это к другу. Я тебе больше скажу: друг этот твой новый не кто иной, как Шурик!
– Все! Я немедленно уезжаю обратно! – Мое терпение лопнуло.
– Напугала ежа… Шевелись, шевелись,
Николай Иванович стоял у машины в своем неизменном коричневом костюме двадцатилетней давности (и никто никакими уговорами не смог бы заставить его надеть что-то другое), но сегодня костюм этот выглядел как-то странно – было такое впечатление, что мой отчим начал опушаться, и эта самая опушь бойко пробивалась сквозь пиджак с белесыми, солевыми подтеками у подмышек, пух был даже на подбородке… Короче, весь он был каким-то опушенным.
Он стоял, озираясь по сторонам, и курил свои жуткие вонючие болгарские сигареты по пять рублей за пачку, содержащие восемнадцать миллиграммов смол и никотина, к которым пристрастился еще в молодости, и никто никогда никакими уговорами не сумел убедить его перейти на более легкие или уж хотя бы не такие вонючие.
Подойдя ближе, я поняла, что это не Николай Иванович так шибко пророс, а это кошачий пух так густо и плотно облепил его со всех сторон.
– Здравствуйте, Николай Иванович! – вежливо поприветствовала я отчима.
– Мрак какой-то! – вместо приветствия воскликнул он. – Коко можно ждать!
– Коко, коко! – передразнила его мама. – Ошибка в расписании.
– А это ваши трудности!
– Что куришь-то, стоишь?! Заводи машину и поехали!
– Ага, я еще и виноват! – буркнул он и залез в машину.
– Ладно, что тут у вас нового? Как кошарики?
– Что нового, что нового! Рыжик сегодня ночевать домой не пришел! Дашка кучи мне каждое утро на стол валит! – в сердцах закричал он.
– Как не пришел? – в ужасе взревела мама.
– Я его утром поймал и дома закрыл. Совсем распустилися!
– И все-таки его недокастрировали!
– Да мышей он всю ночь ловил, через дорогу бегал.
– Они добегаются!
– Да… – произнес он, будто именно сейчас вспомнил что-то очень важное. – Вчера там тебя эта спрашивала…
– Кто?
– Ну, эта.
– Кто эта-то? – бесилась мама.
Мне уже хотелось обратно, в загазованную Москву, но я стоически утешала себя «закатывающимся глазным яблоком исполинской рыбы».
– Ну, эта… как ее… У нее еще мужик такой… Ну, которая на Кривой улице живет.
– Ну как ее зовут-то? – мамины глаза сверкали от нетерпения, раздражения и бешенства.
– Да знаешь ты ее…
– Что она хотела? – спросила мама, выбившись из сил, так и не поняв, что за «эта» с Кривой улицы, которую она знает, приходила вчера вечером.
– Сказала, завтра придет, –
С полчаса ехали в полном молчании, я снова задремала, вдруг отчим как гаркнет:
– Мрак! Идет по проезжей части и думает, что он пупок земли русской!
– Он в положенном месте дорогу перешел! И потом, не пупок земли, а пуп земли!
– Дураков не сеют и не жнут – они сами вырастают, – вдруг выдал отчим и многозначительно замолчал.
Наконец я узрела вдалеке блестящую крышу, а мама облегченно сказала:
– Приехали.
Спустя час я попросила у родительницы ключ от беседки (надо сказать, что Николай Иванович повсюду, где только можно, навесил амбарные замки).
– У тебя, как у Коли – никакого соображения нет! Мне сейчас до беседки? Только приехали!
– Какая еще беседка! Там весь пол перекосило! Беседку им еще! – рявкнул Николай Иванович, проходя мимо меня по дорожке в семейных трусах в васильках, в тапочках и ковбойской шляпе, доставшейся ему в наследство от отца.
«Та-ак – с беседкой, самоваром, мятным чаем и пряниками все понятно», – подумала я и решила разобраться, как обстоит дело с той самой клубникой, что созревает в этих краях в конце августа.
Эврика! Среди мощных высоких кустов садовой земляники то там, то сям что-то краснело. Я кинулась на эти дождавшиеся меня ягоды!.. Раз, два, три, четыре, пять… Видимо-невидимо уже покрасневших, в полной боевой готовности залечь под снег… листьев.
– А-а-й! – успела крикнуть я и растянулась на клубничной грядке.
– Ну, в чем дело?! – раздраженно спросила мама.
– Я о какого-то зверя споткнулась, – взвыла я.
– Уродина! – крикнула она мне, а Николай Иванович буквально изничтожил меня взглядом.
– Яшка! Яшенька! – Мама поймала черного жирного кота. – Ну, ничего страшного, он клубничку удобрял. Ты цела? Как? Все в порядке? – Родительница пыталась поднять меня с грядки – я схватила ее за руки, но земля почему-то была мокрой – сплошным месивом (видимо, Николай Иванович обильно полил «клубничку» за несколько минут до моего падения), мои ноги только и делали, что буксовали, и мама вдруг грохнулась рядом со мной.
– Какая же ты уродина! – разозлилась она еще пуще. – Ну а ты-то что стоишь? Помоги нам встать!
– А это ваши проблемы, – крикнул Николай Иванович, продолжая скакать лосем по огороду и сажать редиску, надеясь, что она еще взойдет до первых морозов.
Мы с мамой лежали, как две беспомощные коровы, посреди клубничных грядок и никак не могли подняться из-за земляного, сырого месива под листьями, но это были наши проблемы. Я не выдержала и разразилась диким хохотом, мама перевернулась на спину и тоже закатилась смехом.
– Совсем распустилися! – бросил Николай Иванович и снова прошел мимо.