Самая высокая лестница (сборник)
Шрифт:
— Кидай ровнее и выше, — наставляет он меня. — И не закрывай глаза. Не маленький.
— Не маленький, — обиженно соглашаюсь я и тут же закрываю глаза.
Я жду выстрела. Но вместо оглушительного хлопка звучит дядин голос:
— Ты что, спишь?
Иногда мой молодой дядя попадал в тарелочку, тогда он, как маленький, прыгал от радости:
— Когда ты кидаешь правильно, всё получается!
Иногда, видя дядино отчаяние, я тайком разбивал тарелочку
о камень и приносил ему черепки. Дядя сразу наполнялся светом, словно где-то внутри него загоралась
— А я думал, мимо! Скажи на милость, есть порох в пороховнице!
Но вот наступает минута, которую я жду с нетерпением и страхом, — дядя протягивает ружьё мне:
— Стреляй!
Я боюсь, но мне так хочется стрелять, что я напрягаюсь и беру ружьё. С закрытыми глазами невозможно попасть в цель — дядя и с открытыми редко попадает! — поэтому я до боли выкатываю глаза и начинаю целиться в небо. Ружьё становится вдвое тяжелей. А мушка, неподвижно сидящая на конце ствола, как бы оживает, срывается с места и начинает метаться по небу. Садится на облако, перелетает на дерево, опускается на куст. И у меня в руках нет силы, чтобы удержать эту бешеную мушку. А дядя уже кричит:
— Готов? — И, не дождавшись ответа, нетерпеливо кричит: — Пускаю!
Тарелочка взмывает в небо, мушка летит в другую сторону, глаза сами закрываются, палец давит на спусковой крючок… И тут следует удар в плечо, и свет пропадает. Я ничего не вижу и не слышу. Только острый дух выстрела вливается в меня вместе с дыханием.
Из оцепенения меня выводит дядин голос:
— Подбери тарелочку!
Сколько в этих словах иронии и презрения! Я подбираю целую и невредимую тарелочку и плетусь за своим молодым дядей. Я уже не замечаю ни голубых незабудок с жёлтой сердцевинкой, ни ватных волокон тумана, ни одинокого аиста, похожего на Шурика.
Вечером дядя садится за работу: набивает патроны для завтрашних стрельб. Откуда только у него берутся запасы пороха и дроби!..
Я хорошо помню, что в этот день дядя сбил две тарелочки. Он держал на ладони свежие черепки, любовался ими, нюхал.
— Ну, а теперь стреляй ты! — воскликнул он и протянул мне заряженное ружьё. — Сегодня удачный день. Надеюсь, и тебе повезёт!
Я вскинул ружьё и изо всех сил прижал его к плечу, чтобы оно обрело устойчивость. Мушка, почувствовав мою твёрдую руку, не металась по небу, а как привязанная делала маленькие круги.
— Готов?
Тарелочка слетела с дядиной руки и с сухим шорохом стала набирать высоту. И тут произошло нечто странное: маленькая тарелочка стала увеличиваться, расти, у неё появились крылья, она закрыла небо и юркая мушка не смогла вырваться за её пределы. Я зажмурился и… выстрелил. Когда же открыл глаза, то ясно увидел большую падающую птицу. От радости у меня перехватило дыхание. Что ты скажешь, дядя? Это тебе не черепки от тарелки! Я бросился к месту падения птицы. Дядя что-то крикнул мне вслед…
Моя радость сразу погасла, стала чёрной и холодной: передо мной в траве лежал аист. Он лежал без движения, неловко подмяв под себя одно крыло и широким веером распахнув другое. Голова его скатилась набок, а погасший глаз подёрнулся
Мне показалось, что передо мной лежит не птица, а мой городской приятель Шурик, который взлетел на своих самодельных крыльях, а я выстрелил. Мне захотелось объяснить Шурику, что я попал случайно, что стрелял я с закрытыми глазами. Но сам Шурик как бы исчез, осталось только беспомощное тело птицы. Ветер легонько перебирал нежный пушок, но это была не жизнь, а видимость жизни.
— Что ты наделал! — сказал мой дядя и швырнул в траву драгоценные черепки.
Они сразу потеряли свою цену. И всё вокруг потеряло свою цену, свой цвет, запах, вкус. Всё как бы стало ненастоящим, бумажным, лишённым жизни, как пернатое тело аиста, распростёртое на земле.
Молча, не глядя друг другу в глаза, мы закопали аиста в землю. Но в моём сознании аист ещё долго продолжал жить. Он то шагал осторожной походкой босоногого, то путался в больших крыльях и не мог оторваться от земли, то, задрав голову, отчаянно трещал клювом… Иногда аист превращался в самого Шурика. И мой городской друг одиноко бродил по заливным лугам, за чем-то наклонялся, что-то искал в высокой росистой траве… А потом аист и Шурик пропадали, и оставалось холодное чёрное пятно.
Я думал, что если мне снова придётся стрелять, я не выдержу, закрою глаза и убью ещё одного аиста. Я решил навсегда забыть о ружье. Не стрелять никогда в жизни. Ведь множество людей на свете совсем не стреляют, обходятся без ружей и тарелочек. Но через некоторое время я вспомнил, сколько нестреляющих людей ушло на войну. И там они стреляли, чтобы защитить самое дорогое…
Несколько дней мы с дядей избегали друг друга. А при встрече не вспоминали о происшедшем. Мой молодой дядя тоже переживал. Может быть, аист напоминал и ему кого-то, как мне Шурика.
Но однажды я пришёл к дяде и сказал:
— Идём!
Он удивлённо посмотрел на меня, не понимая, куда я его зову.
— Идём стрелять. Бери патроны. И тарелочки!
— А как же аист?
— Я хочу научиться стрелять с открытыми глазами. Потому что, когда стреляешь вслепую, можешь попасть в друга.
Молодой дядя ничего не сказал в ответ. Он набил карманы патронами, достал фаянсовую тарелочку и протянул мне ружьё.
Струна от лиры
Сегодня я проснулась рано. Меня разбудили скворцы. Над самым ухом они щёлкали языком, дули в бузиновые дудки и свистели, как милиционеры. Я открыла один глаз, потом второй и увидела тебя. Ты смотрел на меня из рамки, как будто уже давно ждал, когда я проснусь. Солнце освещало твоё лицо. И мне показалось, что твои глаза говорят: «Доброе утро!» И я тихо, чтобы слышал только ты, ответила: «Доброе утро!»
Почему у всех ребят дедушки седые, сгорбленные, бородатые, а ты у меня молодой, прямой, без морщинок? Ты даже моложе папы. Когда я показываю твою фотографию ребятам, они не верят, говорят, что дедушки такими не бывают. Но я-то знаю, что ты — мой дедушка.