Самба-храбрец. Сказки и легенды Сенегала
Шрифт:
Упомянул заяц как-то об ушах, которыми бог-создатель не обделил его в день раздачи ушей.
— Сколько ни тряси головой, — сказал он, — от своих ушей не избавишься, будь они короткие или длинные!
М'Бам-осел решил, что это про него сказано. Заговорил как-то заяц о слабоумных и сказал:
— Дурак Дофф и нити не спрядет, а дай ему готовый моток — все перепутает!
М'Бам-осел, как всегда, решил, что это тоже про него. Заговорили как-то в доме у Лёка о шкурах, и заяц заметил:
— Встал на молитву — не все ли равно, какая под тобой шкура,
М'Бам-осел решил, что заяц намекает, будто его ослиная шкура плоха и презренна в глазах Серинь-марабута.
И еще М'Бам-осел обижался и оскорблялся, когда заяц Лёк повторял старую мудрую поговорку:
— Сколько в пыли ни катайся, шкуру перепачкаешь, а блох не передавишь!
Ведь любимая забава ослов — кататься в пыли, брыкаться, реветь и громко пускать ветры.
Как уже было сказано, жили заяц Лёк и М'Бам-осел по соседству, и осел слышал все, о чем говорил заяц у себя во дворе или в хижине со своими детьми, соседями или с прохожими путниками.
Но у Лёка уши были еще более чуткими, чем у осла, он тоже прекрасно слышал все, что осел говорил о нем своим родичам, и скоро узнал, какие чувства питает осел к нему и его зайчатам.
С каждым днем осел ненавидел Длинноухого все сильнее, злоба переполняла его ослиное сердце, разливалась по всему его телу и скапливалась в копытах задних ног. Поэтому где бы заяц ни встречал осла: на тропинках ли, ведущих в поля, на деревенских ли улочках, на водопое или на площади совета, — он всегда держался от своего врага подальше.
Но однажды, несмотря на свой благодушный и веселый нрав, он рассердился и громко заметил:
— На дураков не зря надевают путы! А про путы верно сказано: «Сколько путы ни мой, от них все равно воняет».
Тут уж не оставалось места для сомнений: распроклятый заяц издевался над самим М'Бамом и над всем ослиным племенем! М'Бам-осел слышал еще мальцом, что люди заставляют его родичей-ослов таскать днем тяжелые вьюки, а по вечерам спутывают им ноги и палками выгоняют их на пастбище.
В тот же день принялся заяц чинить ограду, отделявшую его двор от двора осла. И, замазывая глиной трещины в стене, он вскричал:
Когда ослы тешатся — о стену чешутся, А когда развлекаются — ревут и брыкаются, — Боже спаси от таких соседей!Услышав его, осел М'Бам пожалел, что поселился рядом с Длинноухим. Вся ею родня, родичи его жен, все его жены и даже дети укоряли его, что он слишком долго терпит насмешки зайца, и говорили, что ему давно уже пора проучить наглеца. Однако проучить зайца было не так-то легко. Целый день старался М'Бам загнать его в угол, прижать к непролазным зарослям или к подножью дерева, к обрыву или к черному берегу или застать врасплох на узкой тропинке — но тщетно! Заяц был слишком хитер!
К
Но есть поговорка: «Чтобы утереть верблюду слюни, надо допрыгнуть до его морды». На другое утро проснулся Лёк и подумал: «Почему за стеной у ослов так тихо?»
Долго раздумывать он не стал и отправился в поле.
Зато дети Лёка, зайчата, когда проснулись, очень удивились.
Солнце давно уже встало, а за стеной у ослов почему-то никто не ревел, не брыкался, не дрался и не ругался. И совсем уже всполошились зайчата, когда услышали жалобные вопли, стоны, плач и причитания.
— Что случилось в доме соседа? — спрашивали они друг друга.
Но долго удивляться им не пришлось. Тхиойе-попугай, глашатай их деревни и всей округи, прилетел к ним и прокричал:
— Сосед ваш М'Бам ночью занемог и, не дожив до утра, скончался! Несчастная семья его в отчаянье и горе! Дети М'Бама и его родичи поручили мне известить об этом всех жителей деревни, но прежде всего вашего отца. Ведь он их ближайший сосед, а ближайший сосед почти что родственник…
— Наш отец давно в поле! — ответили зайчата. Попугай Тхиойе полетел в поле, нашел там зайца и сообщил ему о кончине его соседа.
— М'Бам умер?
Заяц Лёк так удивился, что замер с поднятой мотыгой.
— Да, его дети сказали мне об этом, я сказал твоим детям, а они сказали, что ты здесь.
— М'Бам умер? — повторил заяц. — И господь призвал его, даже не предупредив ни разу?
Но спрашивал он, видно, самого себя, а не Тхиойе-попугая, глашатая с кривым клювом, потому что тут же добавил:
— Что ж, пусть господь упокоит его душу и не спешит призывать к себе нас!
И заяц вонзил мотыгу в жирную землю, снова принимаясь за работу.
— По послушай, Лёк, — прокричал Тхиойе-попугай, глашатай с круглым языком, — дети покойного М'Бама просили, чтобы ты зашел к ним в дом.
— Чтобы я зашел к ним в дом? — еще больше удивился заяц. — Зачем?
— Ты ведь их ближайший сосед, — объяснил деревенский глашатай.
— А что мне делать у них в доме?
— Право же, я не знаю. Они вопили, рыдали и причитали и только сказали мне сквозь слезы, чтобы я привел тебя, Лёк.
— Ладно, пойдем! — согласился заяц Лёк.
Лёк поскакал по тропинке, а Тхиойе полетел за ним, перепархивая с куста на куст, и вскоре они приблизились к дому М'Бама.
Вдова, дети и вся родня усопшего встретили зайца Лёка скорбно и почтительно. Старший из сыновей М'Бама, Фали, сказал:
— Дядюшка Лёк, перед тем как покинуть нас навсегда, в тот утренний час, когда земля уже остывала, отец, собрав последние силы, прошептал: «Упроси нашего Лёка, чтобы он прочел над моими бренными останками погребальную молитву!»
Заяц сделал три шажка вперед и спросил:
— А где же эти бренные останки?
— Тело нашего отца вон в той большой хижине, — ответил старший из сирот.