Самоцветные горы (Волкодав - 5)
Шрифт:
Храбрая дева, которой словословия явно успели изрядно поднадоесть, то и дело перебивала песнотворца, вмешиваясь в повествование и как бы стаскивая сказителя с небес обратно на землю:
"Справедливое солнце горит на клинке,
Разрубающем чёрные узы..."
"Мы, порыскав, застигли его в кабаке.
Возле стойки. И пьяного в зюзю!"
"Дева-воин не пятится перед врагом,
Нападает с решимостью храброй..."
"Я влепила ему между ног сапогом
И по рылу добавила шваброй!"
"Выпад! Выпад! Поёт несравненный булат
О желанной и близкой победе..."
"Кто же знал, что он спьяну качнётся назад
И башкой об решётку заедет?"
Финал песни оказался дважды закономерен. Во-первых, потому, что истребительница неправды снискала награду, на которую, по жизненному убеждению Волкодава, ей только и следовало рассчитывать:
"Так настала погибель источнику зол..."
"Мы узрели вдову у окошка:
Муж твой, девочка, был преизрядный козёл.
Там лежат его рожки и ножки..."
Ваша помощь, признаться, поспела как раз,
Сил не стало, скажу я вам честно!
Только лучше, ребята, вам всё-таки с глаз
Поскорее с моих бы исчезнуть.
Хоть и доброго слова не стоил мой муж,
За убийство карают законы..."
Вторая закономерность состояла в поведении самого Шамаргана. Лицедей, вероятно, опасался перестать быть самим собою, если его трактирные песнопения хоть один-единственный раз не кончатся потасовкой. Играя на арфе и громко распевая стихи, он вовсю вертел головой, улыбаясь и подмигивая пригожим девчонкам - тем более, что речь шла о воительнице и влюблённом. Его ужимки не могли не снискать ревнивого внимания парней. Очень скоро прозвучал рык дебелого глиномеса, нажившего телесную могуту на битье хлебных печей:
– Слышишь, ты!.. Не моги моей девушке глазки строить, кому говорю!..
Шамарган, наверняка ждавший чего-то подобного, лишь веселей ударил по струнам:
– А с кем прикажешь перемигиваться? С тобой, может быть?
Глиномес зарычал и полез из-за стола, легко отмахнувшись от подружки, пытавшейся его удержать.
– Спасите! Спасите!– подхватился и побежал от него Шамарган. Почтенные, спасите меня от любителя запретных утех!..
Народ помирал со смеху и вовсе не торопился его от кого-то спасать. Шамарган же, заметив своих спутников, вошедших в трактир, лихим кувырком бросился им под ноги, не переставая при этом бренчать на арфе и горланить:
"... Снова едет на поиски горя и нужд
Дева-воин в броне воронёной!
Вновь туда, где ликует бездушное Зло,
А надежда молчит боязливо..."
"Да когда ж наконец ты заткнёшься, брехло!
Эй, корчмарь! Ещё кружечку пива!.."
Хозяин заведения принял эти слова на свой счёт и с готовностью наполнил большую глиняную кружку. Глиномес, не разобравшись, посчитал троих вошедших за случайных посетителей трактира и устремился прямо на них ловить оскорбителя. Волкодав сделал движение ему навстречу. Короткое такое движение, всего, может быть, на вершок, кто нарочно не смотрел на него, тот и не заметил. Но могучему парню почудилось, будто его с силой толкнули в грудь, вышибив половину воздуха из лёгких. Он взмахнул руками и тяжело сел на пол, соображая, как могло такое случиться. Никакой стены поблизости не было; на что же он налетел?.. Эврих взял кружку со стойки, попросив добавить к ней ещё три такие же, и присоединился к друзьям, устраивавшимся за столом возле входа. Он подсел к ним, как раз когда Волкодав спросил Шамаргана:
– Ну как? Разузнал что-нибудь?
– А то!– был гордый ответ.– Конечно разузнал, и притом гораздо больше, чем кое-кому хотелось бы, чтобы вышло наружу!
Только тут Эврих обнаружил, что за время, потраченное им на препирательства с искушённым в законах вейгилом, его спутники, мало надеявшиеся на особые привилегии Лечителя, сами позаботились кое-что предпринять. Вот и пригодились им разнообразные способности Шамаргана, который именно по этой причине и не пошёл с ними к наместнику (а вовсе не из-за своей малости по сравнению с двумя воинами, как решил было Эврих). Зато теперь было очевидно, что чирахцы могли бы поведать своему вейгилу очень много занятного о происходившем в доме мельника Шехмала Стумеха... если бы вейгил сумел их спросить. Или, что важней, - если бы он того как следует захотел...
– Дочь мельника, госпожа Шехмал Шамоон} скоро полгода как замужем за купцом Юх-Пай Цумбалом, торгующим винами, - рассказывал лицедей.– Юх-Пай младший сын, но не всем же достаются старшие, верно? Кстати, все говорят, что парень толковый... Он сам из Мельсины и пока не имеет в Чирахе своего крова, поэтому Шамоон по-прежнему живёт в доме отца. У них тут свадьбы играют весной, после того как засеют поля: считается, что это должно способствовать многоплодию молодых жён...
Волкодав про себя покривился. Свадьбы следовало играть осенью. Любой венн знал почти с пелёнок, что именно этот срок был истов и любезен Богам. Справь свадьбу в иное время - и нипочём не будет добра. А Шамарган продолжал:
– Как там у молодой купчихи Юх-Пай насчёт многоплодия, никому пока доподлинно не известно. А вот то, что сердечный друг у неё как был, так и остался, это вам половина города подтвердит. Звать его Бхубакаш, он недавно унаследовал шорную мастерскую отца, но люди помнят, что подростком он прислуживал в "доме веселья"... и, я подозреваю, поднаторел там в таких любовных изысках, что уж куда против него мужу-виноторговцу... вдобавок почти сразу уехавшему в Халисун.
– Ясно, - сказал Волкодав.
Мыш сидел между ними на столе, невозмутимо лакал из блюдечка молоко с накрошенным хлебом и не обращал внимания на любопытные взгляды посетителей.
– Кое-кто говорит, будто Шамоон ещё и мстит таким образом отцу за некие обиды, нанесённые в юности, - продолжал лицедей.– Иные же утверждают, что месть предназначена мужу, за то, что не увёз её сразу в столицу, как ей того бы хотелось, а, наоборот, сам надумал в Чирахе осесть... Впрочем, это неважно. Куда интереснее, что Бхубакаш наведывается в дом мельника почти каждую ночь, открывая своим ключом маленькую дверцу в стене, окружающей сад.
– Видел я эту стену...– вспомнив древние чёрные камни, казавшиеся ему крадеными, пробормотал Волкодав.– И дверку в ней видел...
Он вертел в руках опустевшую кружку. Богатство страны чувствуется во всём; тот же "Корчемник" был трактиром не из самых дорогих в городе, не чета "Стремени комадара". Но и здесь посуда, предназначенная разбиваться чуть ли не каждодневно, была красивая, тонкостенная, сделанная на кругу, и гончары выводили её не абы как, лишь бы "наляпать" побольше, а с безошибочным чувством меры и красоты. К тому же и глина в окрестностях Чирахи водилась какая-то занятная. Изделия из неё после обжига обретали сизый матовый блеск, словно покрывались налётом. Говорили, будто молоко в подобных кувшинах оставалось холодным и долго не прокисало, да и пиво становилось вкуснее. Так оно, похоже, и было. Кружка нравилась Волкодаву.