Самоцветы для Парижа
Шрифт:
— За что, шеф?
Шеф буднично, как на производственном совещании, произнес:
— Хозрасчет, что означает хозяйственный расчет, предполагает каждой сестре по серьге, но по заработанной честным трудом. А ты, — это Хорьку, — помолчал бы, сынок. Как это тебя не замели за наезд на ребенка?
— Так я... это... попугать, — оправдывался Хорек.
— И вообще, много себе позволяете, хулиганите, внимание привлекаете. Наша работа интеллигентная по своей сути, а вы так и норовите за решетку. Потому и штрафую,
Не ожидавшие накачки, мотоциклисты понурились.
А в это время на пункте наблюдения произошло ЧП. Исчез Димыч. Даша растерянно озиралась вокруг и вдруг застыла от неожиданности. Саня тоже увидел Димыча, тот взбирался на чердак дома, где проходила тайная встреча, используя выступающие из угла бревна.
— Куда он? — едва не плакала Даша от досады. — Все испортит! Ох и попадет от майора!
Саня схватил ее за руку:
— Что же они опаздывают?!
(3) Выселки. Август 1988 года
Они не опаздывали. Борис Иванович и двое его спутников в штатском появились у Выселок ранним утром, когда туман еще не сел, и видели, как окапывались в малиннике нарушители конвенции, как прибыли мотоциклисты.
В основном обстоятельства не мешали замыслу, и Шевченко не стал прогонять ребят, надеясь на их благоразумие. Но выглядевший тихоней Димыч вынудил его поволноваться. Неосторожное движение, и мальчишка загремит с чердака на все Выселки, лишив оперативников главного преимущества — внезапности.
Просчитав ситуацию, майор пришел к выводу, что передача изумрудов завершена, и дал команду своим людям.
В избе между тем продолжалась миролюбивая беседа. Подкидывая на ладони увесистый кошель, шеф внимательно изучал Митрия.
— А тебя, сынок младшенький, хвалю. Ты слово сдержал, а я свое слово еще скажу. И пусть тебя не мучает совесть. Ну, показывай...
Митрий без звука достал ветхую записку и протянул шефу. Тот мигом глотнул текст и, ничем не выдав своего изумления, как можно равнодушней сказал:
— Туфта!
Митрий не верил своим ушам, но шеф ласково обратился к нему:
— Стольник устроит?
— Сколько? — осиплым от неожиданной удачи голосом переспросил Митрий.
— Ты что, сынок? — удивился шеф. — Стольник — это, по-вашему, десять чириков.
— Десять чириков... — завороженно протянул отличник учебы и активист школьной стенгазеты.
— Поладили. А записку верни, я в эти сказки давно не верю. Тебя же поощряю за хватку. Понял, как надо делать деньги? Если понял, у тебя тоже будет «Ява». Хочешь?
Витковский не закончил свой монолог. Дверь жалобно скрипнула...
За Шевченко в избу шагнули оперативники.
Подростки заметались по избе, Хорек кинулся к оконному проему, но его охладил голос шефа:
— Ты что, милиции не видел?
Сам он внешне не изменился и, пользуясь тем, что сидел к вошедшим спиной, избавился от улики — кошель с изумрудами провалился в дыру в прогнившей половице.
Наступила звучная тишина. Слышалось только хныканье Митрия, он испуганно размазывал обильные слезы кулаком, из которого торчала сотенная купюра.
— Здравствуйте, Витковский! — голос Шевченко ровен.
Шеф даже не шелохнулся.
— Вы, как всегда, не вовремя, Борис Иванович, — наконец отозвался он. — Пришли и вот... У меня, знаете ли, ностальгия развивается. Возраст, что ли? Так и тянет на родину. Свердловск — это большой муравейник, там душе тесно.
Шевченко поддакнул:
— И у меня такое же мнение. Порой мысль посещает: самое лучшее место в мире то, где родился. Так о чем же с детишками беседовали, Виктор Сергеевич, если не секрет?
— Как сказать... О разном. Видите, крюк в матице? Представьте себе, на нем моя колыбель висела. Интересно?
— Очень интересно, — сказал Шевченко и крикнул в потолок: — Эй, сыщик, спускайся!
И тотчас в щели потолка посыпалась земля, послышались легкие шаги. Витковского передернуло.
Когда поднимали половицы, чтобы достать кошель шефа, послышался всхлип.
Говоря языком милицейского протокола, узнать, кто всхлипнул в минуту изъятия изумрудов, не представляется возможным.
(4) Выселки. Август 1988 года
Витковского увозили в город на его же машине.
Причем впереди, словно конвой, пылили «Явы», оседланные «сынками», но их маршрут был строго определен — УВД.
Младшего «сынка» отпустили под честное слово, ну не арестовывать же его в самом деле, и теперь он чесал по лесу, не разбирая дороги.
— Эх, Митрий! — снова пожалел Димыч. И на этот раз Санька и Даша его не одернули.
— Ладно, чего уж там, — выступила в роли третейского судьи Даша, — не посадят.
Саня не поддержал:
— Достанется ему, будет помнить всю жизнь. Ну что, сыщики, по коням?
— Подожди, Сань, — голос Димыча непривычно дрогнул. — Хочу вам кое-что показать. Давайте за мной.
Ничего не объясняя, Димыч стал карабкаться на чердак, ловко цепляясь за еще крепкие бревна.
Тес, которым был некогда покрыт дом, изрядно пострадал от времени и непогоды. Кое-где обнажились темные ребра стропил, несмотря на то что хозяева когда-то пытались латать зияющие дыры обрезками досок и картона.