Самодурка
Шрифт:
С Новым годом!
И летит, парит новогодняя ночь в волнах вальсов - грянул Штраус, и сбившиеся за столом вдруг ощутили свою причастность к тайному току времени - эта музыка, слившаяся в сознании с предвкушением чего-то нового и хорошего, словно фонарик зажглась в ночи и понесла, понесла...
Вот же ты, радость, ты - в несвершившемся, в том, что ещё впереди, что маячит в неверном будущем, колышется несказанной возможностью... значит ты существуешь и надо только тебя дождаться!
Надя плыла в теплой волне Хванчкары, захлестнувшей шампанское. Рядом с ней сидел Петер Харер, а с ним - переводчица
Маргота уже затерялась где-то в лабиринтах бело-панельного монстра двери хлопали, люди то и дело входили и выходили, и возникало ощущение такой разгульной и бесшабашной вольницы, когда любой поступок кажется оправданным и уместным, а питие, шатанье и треп - самыми привлекательными свойствами бытия...
Петер пил мало и мало ел - он глядел, слушал, врастал, впитывал... Подливал вина Наде, касался её взгляда своим, её рюмки своей и хотел говорить с ней - много, о многом... но мешал языковый барьер. Все же он знал язык не настолько, чтобы свободно вести беседу...
Переводчица Инна расслабилась - хохмила, курила, кокетничала, то и дело выскакивала потанцевать, забывая о своем подопечном, - она отрывалась со смаком, стреляя глазами в сторону группы мужчин, собравшихся за противоположным концом стола. С ними был и хозяин. Лидии возле него не было.
Надя тоже поглядывала иной раз в ту сторону, думая с неожиданной теплотой: "Какие хорошие лица! Кстати, явно все это люди с достатком, но среди них нет ни одного из таких, что собрались в театральном буфете... Боже, неужели Володька станет одним из них - презрительно попирающим землю ботинком "нового русского..."
Ни слова о политике, о дурной власти или росте преступности - ни слова о том, что вскипало и булькало в умах миллионов, что поглощало все силы, заставляя цепенеть от бессилия, и только, кривя губы, молчать или брызгать слюной, вцепляясь друг другу в глотки... Надя всегда старалась уйти от подобных разговоров, ей казалось, что опустившись до них, она впустит душу неведомого врага - он уляжется на груди как безобидный с виду домашний зверек, потом выпустит когти, вцепится в кожу, прорвет её и прильнет зубами к душе, и всосет её, станет пить, - а душа обмелеет, сдавшись без единого крика, без сопротивления... потому что все, что исходит из вражьего стана, живет, питаясь чужою душой... А скармливать душу свою она никому не хотела!
Она ненавидела то, что творили с её страной, как ненавидела тех, кто в тупой гордыне всевластия шел на это. И презирала покорное стадо, жрущее любую жвачку, какую бы ни подсунули... Да, в этой стране умели терпеть! Терпеть, срываться в запой, а потом исходить словами... Она понимала: быть может, гражданский раж и придает силы - нервит, бодрит и порождает видимость полноты жизни, но самой себе отдавала отчет - это не для нее.
Социум исходил словами, а Надя слов не любила, - любила Володьку и Лариона, любила профессию и старалась по мере сил оградить свой мир, стоящий на трех китах, не допуская в него посторонних. Она строила этот мир изо дня в день, пытаясь защитить его от угрюмого оскала своего хрипящего времени, и упрямо хранила готовность к празднику в его всеперемалывающем кольце.
Надино лицо всегда было готово к празднику, её глаза словно бы ожидали его и заведомо улыбались ему. В детстве, как ей казалось, она безошибочно угадала самую праздничную форму существования - балет. И ринулась в него как в омут головой наперекор средним от природы данным и слабеньким детским силенкам...
Это безрассудное искусство - балет, зыбким островком колеблясь в заболоченном времени, хранило верность прекрасному. И ступив однажды на этот островок, Надя ощутила неверные колебания тверди под ногами и предпочла подобную неопределенность бытия всему остальному - крепко сбитому и надежному.
* * *
К действительности её вернул громогласный взрыв хохота, вмиг разметавший вялую пелену усталости, начавшую сковывать сидящих за новогодним столом. Все встрепенулись, приободрились, начали тормошить друг друга, кликнули переводчицу Инну - похоже, застолье обретало второе дыхание.
– Петер, - хозяин дома поднял свой бокал, - с Новым годом! Вы встретили его здесь, в России - и мы счастливы, что вы с нами! Успехов вам, радости и работы, работы... Пусть здесь сбудутся самые ваши смелые замыслы!
Петер привстал, поклонился, выпил... и все выпили тоже.
– Петер, - чуть растягивая слова воззвала к гостю хозяйка дома, расскажите немного о себе. Простите мне это нескромное любопытство, но... ваша профессия так уникальна, так фантастична! Мы знаем, что вы работали в Гамбурге с Ноймайером...
Надю - да, и не её одну покоробило это хозяйкино выступление. Дали бы человеку в себя прийти, осмотреться... успеет ещё рассказать - он же даже к работе ещё не успел приступить. Так нет - вынь ей, да положь: пригласили гостя заморского - так пускай харч отрабатывает! Надежда успела заметить быстрые взгляды, которыми обменялись Грома с Сережей, - и во взглядах этих была с трудом скрываемая неловкость...
Однако, Петер... он будто только того и ждал - откинулся на спинку стула, обеими ладонями отмахнул со лба темные пряди волос и заговорил.
И тут Инна показала такой высочайший класс перевода, что многие с восхищением и даже с каким-то недоверием, - мол, полно, это уж чересчур! уставились на нее. Монолог Петера она переводила почти дословно, используя свой многолетний опыт синхронистки, и её речь, - яркая, эффектная, интонационно окрашенная, - накладывалась на негромкий сдержанный говор немца.
– Да, работал. Но совсем немного. В последние годы я старался больше ездить, смотреть... поглядел, что делает Бежар, Ролан Пти. Джоффри в Америке... Я очень жадный, - он улыбнулся, - хочу взять все, что можно! Типичный вечный студент - кажется, так у Чехова? Вот и я никак не могу перестать учиться. Знаю, что пора, - тут он употребил немецкое выражение, которое Инна, не моргнув глазом, перевела как "въезжать в профессию". Надо самому что-то ставить. Я сделал кое-что и довольно удачно. В Берлине, в Праге... Но это были только подступы к профессии, к самому себе. Многое меня не устраивало, я искал, нервничал. Но теперь, кажется, нащупал кое-что... во всяком случае, я верю в будущий успех московского спектакля.