Самодурка
Шрифт:
– Свежий воздух европейской культуры?
– вновь уточнил Сережа, не переставая широко и радостно улыбаться.
– Ну конечно! При таком-то наследии, при таких-то традициях оказаться отторгнутыми от единого мирового процесса... это же катастрофа! Хорошо еще, что с недавнего времени хоть кто-то с Запада - пускай не самые сильные труппы, смогли оказаться в России...
– Ой-ей-ей!
– схватился за голову Дато.
По-видимому, он был прирожденный актер, потому что перемена, произошедшая в нем, была удивительна: из большого, вальяжного, исполненного достоинства и полноты мужчины он превратился в хитрого сморщенного зверька, который гнусаво хихикал, точно вредный
– Бедные, бедные русские!
– сокрушался Дато, сопровождая сей процесс театральным хихиканьем.
– Что, я не прав?
– Петер побледнел, понимая, что, похоже, переступил ту незаметную грань, перейдя которую можно обидеть и гостеприимных хозяев, и собравшихся за столом, вне зависимости от их национальной принадлежности...
– Вы правы, вы совершенно правы, Петер!
– сказал Дато, вновь становясь серьезным.
– Только... постарайтесь не воспринимать ни Россию, ни театр, ни всех нас всерьез.
– ???
– Не удивляйтесь, я не шучу. Попытайтесь не подключаться к ней сердцем. Может быть, я не прав... много выпито. Но... если вы раскроете здесь свое сердце, это может перевернуть вашу жизнь, взорвать её изнутри. При том, что произойдет это как бы помимо вашей воли. Россия - это, наверное, самый важный вопрос, который вам задают.
– Кто?
Инна, переводя речь Дато, все больше мрачнела. А когда господин Харер задал свой короткий вопрос, рука его, сжимавшая бокал, дрогнула, и хрусталь слабо звякнул. И в комнате повисла странная дрожащая тишина - точно отзвук испуга, с которым ахнул хрусталь.
Петер не ожидал, что это бесшабашное полу богемное застолье подведет его к тому разговору, который томил его больше иных, - его, которого потянуло сюда, точно магнитом, его, который надеялся, что поездка в Москву поможет по-новому взглянуть на себя самого и понять, кто он и чего стоит...
– Петер, не прикидывайтесь, что не понимаете, - после паузы бросил Дато.
– Вся жизнь - это разговор с Богом. Он задает нам вопросы... те ситуации, в которых мы с вами оказываемся, - это только вопросы. А нам на них отвечать. Всей своей жизнью.
Дато обвел глазами притихший стол.
– Если позволите, я расскажу вам одну легенду, которая очень мне дорога. Хоть я и побаиваюсь её, потому что она страшноватая. Я её расскажу, а потом мы выпьем. Так вот... Это было в Германии, в начале тринадцатого века. Целые толпы простолюдинов - несметные толпы - выступили в крестовый поход. Представьте только себе эту дерзость! Среди них было много детей, отроков, юных девушек и потому поход этот в истории называется детским. Видите, это даже не легенда, это - история. А было так: никакая сила не могла удержать людей по домам - они шли на все, лишь бы отправиться в путь. В деревнях люди бросали свои орудия прямо в поле и присоединялись к толпам паломников. Это было как наваждение. У них не было ни денег, ни запасов еды... Наконец, эти тьмы-тьмущие наводнили всю Германию, а потом и территорию нынешней Франции. Местные, полагая что перед ними пример истинного благочестия, спешили накормить их, чем могли, и дать кусок в дорогу. Церковники же видели в этом походе сущее безумство, массовую эйфорию, за которой не было ничего похожего на истинное благочестие. Миряне, возмущенные подобным скептицизмом, ополчились на церковь, потому что сей подвиг приводил их в религиозный восторг! Вступив на землю Италии, паломники разбрелись кто куда. Многие угодили в рабство к местным жителям. Другие, добравшись до моря, попали на корабли, которые увезли их далеко-далеко, чтобы там, на чужбине, их постигла та же участь. Те, кому удалось добраться до Рима,
За столом воцарилось молчание. Петер сглотнул ком в горле - Инна, протарахтев ему шепотом на ухо всю историю, извинилась и вышла.
– Дорогие мои!
– Дато поднялся, царственный и спокойный.
– Выпьем за то, чтобы в этом году мы сумели отличить иллюзии от реальности. Чтоб не гнались за призраками и не гневили Бога, изображая из себя всуе борцов за правду. И не пытались постигнуть то, чего понять невозможно. Я думаю, что все настоящее возникает тихо и незаметно. Так давайте двигаться осторожно, мало-помалу, без шума, без лозунгов... Петер, ваше здоровье!
12
– Надя, вы меня слышать?
– Петер склонился к самому её уху.
– А? Ой, извините, я задумалась.
– Надя, скажите, вы не бояться?
– он попытался обойтись без помощи Инны и прилепился к Наде с этим вопросом, как бы переводя дух после трудного разговора.
– Не боюсь?
– переспросила она. Он кивнул.
– Чего?
– Эта война - Чечня. Косово... Мир не стоит на нога. Здесь, Москва, бандиты, террор и... ждать месть. Страх в Москве! Вы... вам не так?
Она вскинула на него удивленный взгляд.
– Я об этом не думаю. Просто живу. У нас все время что-то взрывают, кого-то убивают - бизнесменов, журналистов, стариков из-за квартир... у нас квартиры в Москве очень дороги - дороже, чем в Европе. Вы один поздно вечером не ходите - не стоит...
– Так вы бояться?
– Я? Да, боюсь. Я боюсь, что потеряла кота.
– Потеряла... кого?
– Ну, кота! Кошка, кэт, не знаю как это по-немецки... У меня украли кота. И ещё я боюсь, что мой муж разбогатеет.
– Что?
– Муж. Мужчина. Он делает свой бизнес. И я боюсь, что этот бизнес его сломает, убьет.
– Кто убьет? Кто-то хотеть его убить?
– Да, сам себя он хочет убить!
– Не понимаю...
– Душу убить, понимаешь? Смерть - она внутри. Все внутри, понимаешь? А я...
– и вся её нежность к Володьке вдруг прихлынула к сердцу, заметалась в душе.
"Не могу без него - дышать нечем, ну что ты за дура, что за толк от твоего дурацкого гонора?!"
Слезы вскипели и вынырнули в уголках глаз. Она вскочила, не замечая уж ничего вокруг, и, едва не споткнувшись о собственный стул, кинулась в ванную... Не сразу её отыскала - тушь уже потекла и Надя тыкалась в белые незнакомые двери наугад. Наконец нашла нужную дверь, заперлась изнутри и разрыдалась навзрыд.
Холодная вода, насморк, чужое мыло, чужое полотенце и лицо в зеркале тоже чужое: испуганное, покрасневшее, какое-то голое без косметики - враз постаревшее лицо...
Тушь, подводка, румяна, ласковые прикосновения помады - все с собой, в сумочке - хорошо, что не позабыла прихватить дома, с утра. А то ведь сорвалась как...
... Ох, и разозлилась же на себя, кулаки стиснула и - хрясь ими с размаху о край голубой раковины! Резкая боль отрезвила и чуть приглушила страх.
И - четко выговаривая слова придушенным шепотом, глядя на себя в зеркало - с ненавистью, с отвращением, сообщила себе: