Самое Тихое Время Города
Шрифт:
– Хорошо, – прошептал Андрей, чувствуя, как снова стало пусто в груди и запел вдалеке рог Охоты. Вика расплакалась в голос. Лидия Васильевна подошла к ней и, ловко отодвинув Андрея плечом, вклинилась между ними. Обняв Вику за плечи, она обернулась:
– Прошу вас, уходите. Оставьте нас. И не возвращайтесь.
В глазах у нее стыл тот же черный страх перед летящей по следу Охотой. В комнате сразу стало трудно дышать.
Он молча пошел в прихожую. Молча надел куртку и открыл дверь на лестницу. До него донесся крик Вики:
– Зачем, зачем ты его прогнала? Андрей, вернитесь, вернитесь, пожалуйста!
Он хлопнул дверью. На голову посыпалась штукатурка. Сходя по лестнице, он сильно поскользнулся и чуть не упал на выщербленных ступеньках. Выйдя на улицу, огляделся. Странно, когда они вошли в дом, было не так уж и поздно, а сейчас уже темно, фонари горят. Он оглянулся на дом – тот щерился обломками торчащих из окон рам, каких-то досок. Жалобно скрипела, неприкаянно мотаясь на ветру, полусорванная дверца в подвал. Откуда-то налетел ледяной порыв ветра, набил полную голову ледяной измороси, ему стало зябко и неуютно. Поймав прохожего, Андрей спросил, как добраться до ближайшего метро, которым оказалось «Октябрьское поле».
В метро было много народу, и он быстро согрелся в толпе, а придя домой, хлебнул коньяку. Но успокоиться окончательно не получалось. Тянуло сесть за мольберт, и он не стал бороться с этим желанием. Надо нарисовать Вику. Именно такой, какой он ее увидел – полупрозрачной, а сквозь нее светятся предметы. Или она светится сквозь предметы. Он взял карандаш и быстро сделал набросок. И получилась Вика, с длинной своей косой и серыми в голубизну глазами. Со свечой в руке. Он схватился за кисть и стал накладывать краски. Что ж, раз нельзя больше встречаться с Викой, то ведь можно написать картину. И она останется с ним. И будет смотреть из темной глубины неясного интерьера, и нарисованная свеча будет озарять ее лицо…
Он окончательно успокоился и захотел есть и спать. Соорудил холостяцкий ужин из мороженых пельменей, глотнул еще коньяку и завалился на диван, укрывшись стареньким клетчатым пледом.
И приснился ему сон. Это был город, только темный, совсем темный и пустой. Дома полуразрушены, окна пусты или заколочены фанерой, и ветер несет вдоль улиц обрывки газет, мусор и клочья чего-то вроде комков паутины. Андрей поднял голову и посмотрел в страшное небо – клубящиеся черные тучи, озаренные снизу багровыми отблесками. Небо время от времени прорезали сполохи зловещего голубого огня и белые росчерки молний. Смотреть на это небо было жутко, а еще жутче было то, что все происходило совершенно беззвучно. Он огляделся при вспышке очередной молнии и увидел, что стоит у того самого подъезда, на улице Маршала Вершинина, и дверь гостеприимно распахнута в зияющую черноту. Он отшатнулся, и тут из темноты раздался выстрел и еще один.
За окном шумел дождь, зеленоватый свет уличного фонаря чертил на потолке крест тенью оконного переплета.
Это были всего лишь выстрелы с Той Стороны. Эка невидаль…
И проснулся он раньше, чем пули долетели…
Призраки Моего Города. Надо сказать, что с некоторыми я даже весьма дружен. По разным причинам они застряли в смертном мире, но уж раз так вышло, то почему бы мне, Городовому, не знать тех, кто в Городе Моем живет?
В Сухаревой башне живет Якоб Брюс, знаменитый астролог и колдун. И чернокнижник, конечно. О, кто только не охотится за его Черной Книгой! А там, говорят, ответы на все вопросы. Лично я не проверял, хотя с Брюсом мы добрые приятели, и частенько я захожу к нему с гостинцами, выкурить пару трубочек доброго, петровского еще, табачку под мадерцу или херес.
В нижнем этаже башни собираются петровские офицеры и гардемарины на ассамблеи, пьют пунш. Поручик Орловский, напившись пьян, клянется отрубить нос актеришке Харатьяну. Остальные ловят его за руки, за ноги от греха подальше.
В кабаке на берегу Москвы-реки собираются стрельцы. С гардемаринами они не в ладах и по пьяни грозятся начистить им, босорылым табачникам, ряхи.
А в Александровской слободе пребывают опричники. По еще большей, чем у стрельцов (по трезвому делу поостереглись бы), пьяни носятся по всей Москве, пристают к девкам и стрелецким жёнкам. Стрельцы тогда объединяются с гардемаринами и лупят их в хвост и в гриву. Обиженные опричники грозятся отомстить (на этой почве сговариваются со злыднями). Иногда там появляется сам Иоанн Грозный, сидит мрачно и исчезает. Говорят, если проследить, куда исчезает, можно найти и его библиотеку. Два диггера раз под старой Москвой видели сутулую черную фигуру со свечой в руке, грозный профиль опознали, но не поверили. А зря.
Ночами мимо Английского клуба проезжает в собственном экипаже Старая Графиня – эдакая Пиковая Дама. Умная и желчная, персонаж времен екатерининских. Ругает иллюминатов и якобинцев, но при том весьма вольнодумна. При ней внучка, Молодая Графиня – дама пушкинского времени. Услышав от знакомых, что на Арбате-де видели экипаж, в котором ехал Пушкин с некоей дамой, усмехается в веер и говорит: «Ах, он такой повеса!»
В Шереметевском дворце в Останкино живет Прасковья Жемчугова-Ковалева. Раз в месяц у нее театральные приемы, на которые съезжаются все ночные театралы Москвы. Иногда туда попадают и реальные театралы, но держат язык за зубами.
И почти каждый раз граф Шереметев, глядя на Останкинскую башню, изрекает: «Экую громаду отгрохали! Все боязно – не рухнет ли?»
В Большом театре иногда дает спектакли труппа Мариуса Петипа. Наутро уборщицы и капельдинеры находят то кружевную перчатку, то жемчужную булавку, то обрывок шелковой ленты, то платок с вензелем. Сторож Егорыч, всю жизнь при Большом, нашел как-то золотой полуимпериал, заначил и никому не показал.
Дом 302-бис посещают все московские литературные призраки, включая Высоцкого и Есенина. Бывает Шостакович. Появлялся и Аркадий Стругацкий. Теперь заходит и Окуджава.
Бродят по Москве метростроевцы, солдаты всех времен и войн. Французы 1812 года. Иногда в Кремле является Наполеон, стоит, скрестив руки, и смотрит на Москву. Попадаются и «фрицы». Раз видели пару эсэсовцев и пару наци: один – член партии с 1928 года, второй сущий гитлерюгенд.
Каждый год в день взрыва храма Христа Спасителя несколько раз бесшумно прокручивается его взрыв.
Восьмого сентября каждого года Москву посещает воевода Боброк-Волынский.
А еще в Москве водится всякой твари по паре. И последнее время что-то многовато их стало, и вроде даже тени у них порой стали появляться. И очень мне это не нравится. Не нравятся черные лимузины, беззвучные, зрячие и словно бы резиновые. Один такой каждую ночь подъезжает к бывшему особняку Берии, медленно и беззвучно.
Иногда на Лубянке возникает тень памятника Железному Феликсу, который гуляет по Москве, как Каменный Гость, стараясь не приближаться к Юрию Долгорукому.