«Самокатчик»
Шрифт:
– Скорее можете, а? – шипел на них длинный, тоже узкоглазый, повар. В словах его сквозил явный акцент, присущий народам, пользующимся тюркскими языками. – Вам чего, эй? – покосился он на решительно приблизившихся к стойке Саньку и Вовку.
– Дай чего-нибудь поесть, – спокойно спросил Вовка.
– Что дам тебе? Не видишь, убираем?! – выходя из себя, оскалившись, гаркнул повар.
– Второго дай! – нашёлся Санька, почти скомандовав на чистом киргизском.
У повара от удивления даже глаза шире открылись. Он покорно зашарил взглядом по большим, уже сдвинутым в кучу кастрюлям.
Санька, взглянув на такую пищу, слегка поморщился, тщетно перебирая в памяти скудный словарный запас из выученных им в части киргизских слов. Хотел выразить недовольство, но так и не смог.
Повар, перехватив его взгляд, молча дёрнулся и пошагал через весь зал к бывшей когда-то белой, но теперь замызганной жирными пятнами двери в хлеборезку.
Санька и Вовка в это время, взяв тарелки, уселись за крайний к раздатке стол. Достали ложки, которые всегда хранились во внутренних карманах, у сердец, рядом с документами.
– Лучше хоть что-то, чем ничего, – обречённо изрёк Санька, набирая ложкой отвратительную на вид массу.
– Хлеба бы, – проделывая то же самое, посетовал Вовка.
Только сейчас заметили, что в столовой не видно даже «черняги», хотя хлеб всегда ставился в конце раздатки и солдаты могли брать его вольно, сколько хочешь.
А ещё увидели, как через зал к ним идёт высокий повар-киргиз и держит в руках две кружки, на которых сверху лежит по широкому куску белого хлеба.
– Кажется, к нам, – предположил Вовка. – Когда ты успел… на ихнем?
– Да я так, знаю некоторые слова. О чем они говорят, почти всё понимаю. Был у меня в батарее дружок добрый – Чоодаев Ишенбай Саганбекович.
– Как ты только их запоминаешь?
Санька довольно улыбнулся.
Повар уже подошёл, поставил полные горячего чая кружки и хлеб прямо перед товарищами. Скороговоркой выпалил:
– Нету, больше ничего нету! – И резко развернувшись, отправился по своим делам.
– Рахмат! – бросил ему вслед Санька. Повар на ходу обернулся, махнул рукой. Лёгкое недоумение вновь скользнуло в его азиатских, раскосых глазах. – Ну вот, – продолжил Санька, обращаясь к Вовке, – пообедаем хоть немного. Больше не придётся.
– Это почему?
– Дык улетим!
– Ну-ну. А если нет?
– Всё равно не придётся. Эту парашу, – он кивнул на тарелки с варёной капустой, – я есть не намерен. А белого хлеба и чая нам никто больше не даст. Этот повар уже через полчаса выяснит, что я совсем не их земляк. Ну и сам понимаешь. Они только своих поджаливают.
– Да знаю.
– Вот и давай быстрее заканчивать и уходить отсюда, пока прокатило.
Когда ребята возвращались из столовой, то заметили, как в неширокие ворота КПП входила очередная партия «дембелей». Рослые, как на подбор, парни в наглаженной, будто с иголочки форме, с расписанными латексом и покрытыми лаком чемоданами в руках. Они не вошли, а почти ворвались на пересыльный пункт, громко разговаривая, иногда смеясь и с любопытством выискивая глазами стоящий наверняка где-то здесь самолёт, который должен домчать их до родительского порога.
«Бедные, – при виде их подумал
Вернувшись к своим, Санька и Вовка застали их дремлющими у чемоданов. Присоединились, с глубокими вздохами опустившись на осточертевшие нары. Потянулись томительные часы ожидания.
Часа в три пополудню в лагере произошло всеобщее оживление. Только что, преодолев сложные погодные условия, один за другим на аэродроме Фалькенберг приземлились два воздушных лайнера ТУ-154.
Значит, можно летать! Значит, сейчас пойдут рейсы!
У палаток стали появляться озабоченные офицеры. Проверяли по спискам команды, составленные для посадок на борта. Выясняли, кто и куда летит. Рассерженно орали, а иногда крепко матерились, если кого-то не было на месте и его долго не могли отыскать посланные во все концы пересыльного пункта друзья или земляки.
Увольняемые охотно покидали палатки, строились для проверки, сыпали весёлыми, остроумными шуточками. Иногда всеобщее недовольство возникало и выплёскивалось на тех, кто опаздывал в строй. Всем казалось, что они уже через минуту-другую взойдут на трап самолёта, и только тот, кто опаздывает, задерживает, оттягивает эту счастливую «минуту-другую». И они волновались.
Вот уже замер весь пересыльный! Затаили дыхание «дембеля», приоткрыли рты, устремили взгляды на взлётную полосу. А там прошедший техническую проверку и дозаправку разгоняется, набирает скорость и отрывается от бетонного покрытия красавец ТУ-154. Маячат в иллюминаторах головы и машущие руки счастливчиков. Удаляется всё выше и выше, пронзает тучи и клочья вновь сгущающегося тумана самолёт, уносящий их к родному дому.
«Ура! – думают те, кто ещё на земле. – Скоро и мы полетим»!
Меж тем на взлётной полосе слышен рёв двигателей разгоняющегося для взлёта второго «полтинника».
Быстрее заколотились сердца «дембелей». Смотрят они во все глаза, пытаясь разглядеть мельчайшие детали предстоящего им полёта. Но самолёт почему-то уже слабо видно… Проклятый туман вновь окутывает небо, лес, взлётную полосу, ангары и здания…
Через полчаса пересыльный опять полностью погружается в сырую, водяную пыль. Все разговоры и шум постепенно стихают. Не находя слов для того, чтобы выразить возмущение, увольняемые, понимая, что рейсы на сегодня закончены, возвращаются на места в палатках. Иногда эти места оказываются заняты. По этому поводу возникает грубая ругань. Кое-где вспыхивают нешуточные конфликты, драки. Всюду царит нервозность. Самых разгорячившихся разнимают их же друзья, земляки, редко офицеры. Их по всему пересыльному видно всё меньше.
Вечер подкрался незаметно. Белое молоко тумана вначале слабо, но потом всё сильнее и сильнее стало разбавляться темнотой надвигающейся ночи. В палатки дали свет.
Саньке с ребятами в невероятной суматохе, после крушения всех надежд на скорый полёт, всё же удалось занять свои «старые» места на нарах. Некоторое время поражённые и ошеломлённые таким поворотом событий пацаны сидели совершенно молча. Вот только что, в мыслях, они уже взлетали в самолёте. На тебе, сорвалось! Снова оказались на нарах… Бред!