Самосвал
Шрифт:
— …тридцать, тридцать один…
Считай, считай, мой горячо любимый друг. Сейчас, как, в принципе, и всегда, я в который раз понимаю: на самом деле я люблю только деньги. Правда, я хороший вариант стяжателя: я люблю их не как таковые, а за то, что они разгружают меня от забот.
— Семьдесят. Все!
Я расписываюсь в ведомости, получаю деньги, и мне даже хватает наглости не отказаться от чая. Вася все еще грустен. Безусловно, его ждут неприятности за то, что он не разрулил ситуацию без денег. Мне жаль его. С другой стороны, я могу только предполагать, сколько он взял у них на самом деле («этот проклятый щелкопер требует двадцать тысяч…»). Мне не жаль его. Оказывается, разводить компании на бабло куда легче и приятнее, чем я думал. Раньше
— Что грустим, Вася? — хочется мне как-то развеселить и ободрить коллегу.
— Я понимаю, что вы стараетесь ради сына, — с неуловимым, но все же присутствующим акцентом, говорит он, — но приятно ли будет ему узнать, что его отец шантажист?
Я понимающе улыбаюсь. Если бы мне наступили на яйца, я бы тоже старался бить ниже пояса.
— Не думаю, — подыгрываю я, грустно покивав, — не думаю, что сын обрадуется… Единственное, что может облегчить его страдания, так это…
— Что? — заинтересовался Вася.
— …то, что его папа-шантажист вымогал деньги не у порядочных людей, а у воров, — заканчиваю я. — Может, он даже будет мной гордиться?! Я ведь благородный. Как Бонни и Клайд.
— Какая разница, против кого совершено преступление, главное, оно совершено…
— Знаете, Вася, какой лучший способ не попасть в скандал с девками в бане?
Он вопросительно смотрит на меня.
— Просто не ходить в баню с девками, — объясняю я.
Треплю его по плечу, жму безвольную руку и выхожу на улицу. Выпрямляю спину и иду, холодно улыбаясь каким-то своим мыслям. Я спокоен, я холоден, я зол, я ад и пламень.
Еще и коляску летнюю куплю.
«Дорогая Мария!
С чувством непередаваемого изумления и, я бы даже сказал, предвкушения я увидел ваше письмо на своем рабочем столе. И пусть в нашу эпоху, эпоху интернета и передовых технологий, нет уже старых добрых писем, начертанных гусиным пером, с каплями чернил, упавших на бумагу, пока корреспондент сидел, задумчиво глядя куда-то поверх старинного дубового стола… Пусть голуби перестали быть почтовыми, а письма для нас теперь — набор цифр в недрах этих изумительных механизмов, компьютеров… Все же чувства, чувства, которые мы испытываем, глядя на письмо, — значок письма, пусть! — пришедшее к нам, чувства остались прежними.
3
— оплачено. (Прим. бухг.)
Нас волнует, притягивает и манит неизведанное послание. Что это? Горькая весть? Благая весть? Евангелие? Наверное, Мария, глядя на голубку, которой притворился Дух Святой, испытывала те же чувства, что и мы.
Ваше письмо тем более волнует меня, что в нем есть вопросы, вопросы, обращенные ко мне, касающиеся ваших снов и призванные сотворить из меня настоящего оракула. Стать таковым для утонченной — редкость в наши сумасшедшие и чересчур торопливые дни — дамы в пору цветения, как кокетливо и верно отметили вы в запросе, это больше чем честь. Удовольствие. Вы говорите, что любите читать на ночь страницу-другую Маркеса и иногда что-то из других испанцев. Честное слово, редко когда я испытывал удовольствие от того, что составляю персональный толкователь сна такому умному и начитанному человеку, как вы…
Вы говорите, вам снился петух. Позвольте мне, не из лености, а просто для того, чтобы лишний раз испытать чувство удовольствия от прочтения вашего письма, его простого, безыскусного, и в то же время прекрасного, как речи латинян, слога, процитировать этот фрагмент вашего письма.
Вы пишете: “…в комнату, набитую нечистотами, омерзительными испражнениями, с адскими рисунками на стенах, втолкнули и меня. Стоя посреди этого ада, заломив руки, я вновь чувствовала себя напуганной 17-летней девушкой, оказавшейся в спальне похотливого старца. Вдруг посреди нечистот мелькнуло, медленно, но в то же время мелькнуло, вы же понимаете, так только во сне бывает (о, еще как понимаю! — прим. В. Л.), что-то яркое… Пестрое… Петух! Это было так поразительно, так великолепно! Птица, очень яркая, гордо бродила посреди комнаты с нечистотами и, не обращая на них никакого внимания, гордо пела песню. Чему? Может быть, рассвету, неумолимо наступавшему на нас испо…”
Мария, для начала давайте вспомним, что значит петух, увиденный во сне. Это, во-первых, слава, причем не какая-то провинциальная приземленная известность, а слава настоящая, подлинная, безжалостная, великая, всемирная… Не спешите радоваться! Ведь слава пожирает нас, как тигр… Потому второе толкование сна с петухом означает: берегись этой славы. Увернись от нее, как тореадор от рогов разъяренного быка, в последнем усилии метнувшего свое тело, как копье, в яркий наряд этого странного человека. Поэтому, как ваш личный астролог, я рекомендую: завтра и послезавтра вам не стоит предпринимать ничего, чтобы повлекло… Также воздержитесь от жареного и сладкого… Касательно же спальни старца, которую вы увидели в комнате вашего сна, могу сказать, что…
С уважением, сотрудник астрологической службы “Опиния”, Маг Второго Круга, магистр Академии Солнца, обладатель официальной лицензии толкователя снов (номер 453473937, Регистрационная Палата РМ), Владимир Лоринков».
* * *
Офигеть. Два. Сразу два. У него выросли два зуба. Снизу, острые, маленькие и белые. Это типа чтобы быть как зайка? Зайка-бибигайка. Блин, а я снова обессилел, потому что спит он теперь на диване со мной. Опытным путем выяснено: проще положить оглоеда на подушку на ногах и покачивать, когда он ночью заноет, чем бегать каждые) полчаса в его комнату.
Возле березы прыгает белка, и Матвей с криком «эгек» рвется к ней из коляски. Вот если бы ты еще и ходить умел. Ох ты, Господи. Скорей бы уж вырос. На завод, на завод! Первую зарплату принесешь папаше, а дальше хоть трава не расти.
Вообще-то я уже три дня как должен быть на работе. Только мне почему-то не хочется. Поэтому я, ритмично дыша, бегаю в парке с летней коляской, в которой примостился Матвей — засыпает он, видите ли, только если развить большую скорость — кормлю его тут же, в парке, пеленаю в парке, купаю в еще прохладном, зато весеннем ручье да стараюсь не отвечать на вызовы мобильного телефона. Правда, этот все же приходится принять.
— Братан, Вован, здорово!
— Здорово, братан, — присаживаюсь я на корточки, ведь если уж выдерживать стилистику общения, то до конца, мне бы еще спортивный костюм.
— Братан, как дела?
— Все оки, братан.
Нет, как это ни смешно, но разговариваю я вовсе не со своим двоюродным братом, который бандит и который два месяца тормошит меня, чтобы я помог ему получить визу в Испанию. Судя по его намекам, там нужно кого-то зарезать и потом снова скрываться в Молдавии. Нет, это не брат. Звонит мой выпускающий редактор, явно недоигравший в детстве в казаков-разбой-ников, и поэтому усыпающий речь «братанами» и ласково говорящий на планерках редакции в составе пяти-шести теток и одного меня — «здорово, бригада».