Самоубийцы. Повесть о том, как мы жили и что читали
Шрифт:
То есть отчего б не хихикнуть? «Смело можно сказать» — это ведь смелость первого министра из «Голого короля» Шварца, который, то бишь министр, неотрывен для многих из нас от старого «Современника» и от блестяще игравшего Игоря Кваши. «Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: вы великий человек, государь!» Но в этом «смело», истекшем из лживых уст первого министра писательской державы, было куда больше правды, чем мог подумать он сам.
Если она не была правдой нашего настоящего, то могла стать правдой неотвратимого будущего —
Один писатель рассказывал, как ему в те, позднебрежневские времена привелось побывать в библиотеке Общества слепых. Там он увидел «книги величиной со строительные плиты» — и всего четырех названий. «Изготовление трудоемкое, — пояснили ему, — приходится выбирать необходимейшее из необходимого».
Из четырех названий писатель запомнил два — это были подписанные именем Брежнева «Малая земля» и «Возрождение».
— А «Целина»? — вырвалось у него.
— Выдавливают, — серьезно ответили ему. — Она ведь только что вышла.
Выглядит как аллегория, притча — начиная с того, что читатели слепые. Мол, а нас разве не ослепляли?.. Но обратимся к сущей реальности.
Каков же был кругозор читателя этой библиотеки, даже если третья книга — не сборник речей идеолога номер один Михаила Андреевича Суслова, а четвертая — не роман Шарафа Рашидова, узбекского партийного лидера и широко издававшегося прозаика? (Прозаика в том же роде, в каком драматургами были Анатолий Суров и Георгий Мдивани.) Даже если «выдавлены» Пушкин, Толстой? Упрекнете ли вы несчастного слепца, когда он вам скажет, что самый известный писатель всех времен и народов не Бальзак, не Диккенс, не Достоевский, а Леонид Ильич Брежнев?
Ситуация доведена до абсурда, но ведь именно этот абсурд был частью советской реальности.
Еще один рассказ — на этот раз кинорежиссера:
«Зимой 1988 года я снимал фильм о Фонтанном доме, где долгие годы жила Анна Ахматова. Там работали тогда сотрудники Арктического института… Одна из лаборанток, отрываясь от прибора, сказала: „Ахматова? Знаю, знаю. Мы в школе проходили „Постановление““…»
То есть, понятно, постановление ЦК ВКП(б) 1946 года о журналах «Звезда» и «Ленинград» плюс доклад товарища Жданова, где Зощенко был объявлен подонком и хулиганом, Ахматова — «полумонахиней-полублудницей», «взбесившейся барынькой», а ее стихи — «хламом». Такой она, стало быть, и вошла в сознание лаборантки, этой частички Большого Читателя.
Значит, и эту крепость взяли большевики. Миф состоялся — не только о «лучшем в мире» и «самой читающей», но и о «свободе печати», чем в послесталинские времена кокетничали перед Западом:
«13 ноября 1979 г.
СЕКРЕТНО
ЦК КПСС
Об издании избранных произведений М. Булгакова
В связи с заявками В/О „Межкнига“ и „Росинвалютторга“ председатель Госкомиздата СССР тов. Стукалин Б. И. ставит вопрос о выпуске в издательстве „Художественная литература“ однотомника избранных произведений М. Булгакова тиражом 75 тыс. экз. для продажи на валюту.
В соответствии с постановлением ЦК КПСС „О переиздании некоторых художественных произведений 20-х годов“ (№ Ст-53/5с от 7 июня 1972 г.) выпуск книг М. Булгакова, В. Иванова, О. Мандельштама, Б. Пильняка, И. Северянина осуществляется ограниченными тиражами.
…Отдел пропаганды и Отдел культуры ЦК КПСС полагают возможным поддержать просьбу Госкомиздата СССР об издании однотомника избранных произведений М. Булгакова тиражом 75 тыс. экз. для последующей продажи на валюту.
Просим согласия.
Зав. Отделом культуры ЦК КПСС В. Шауро
Зав. Отделом пропаганды ЦК КПСС Е. Тяжельников
Резолюция: Согласиться. М. Зимянин, М. Суслов, А. Кириленко, В. Долгих, М. Горбачев, И. Капитонов, К. Черненко».
Эти — и все предыдущие — мифотворцы оказались умнее многих из нас. И уж во всяком случае — победоноснее.
Семен Израилевич Липкин рассказывал, как еще в былые, застойные годы шел по московской улице и увидал длинную очередь к книжному магазину.
— Что дают? — спросил он по неискоренимой привычке советского человека.
— Анатолия Иванова, — ответили ему. — Только предупредили, чтоб больше очередь не занимать. На всех не хватит.
— Но это же, — возопил остроумный, умный, но, оказалось, наивный поэт, — это же все равно что стоять в очередь на партийное собрание!
Увы…
«Секретарская литература» — такой задорный термин родился в перестройку. Тем самым как бы на место ставились те, кого «народ» будто бы не желает читать, да принужден. Кто недостоин своих миллионных тиражей, а если и получал их, то исключительно по причине служебного положения.
Но дело обстояло, обстоит и долго будет еще обстоять вовсе не так.
В начале шестидесятых годов один журнал попросил меня разобраться с анкетой, предложенной читателям из большого сибирского города — помнится, учителям, «технической интеллигенции» и старшеклассникам. Разложив в те докомпьютерные годы сотни писем на полу своей комнаты, дабы отсортировать умные от глупых, я ходил прямо по ним дня три. И что выходил?
С незыблемым постоянством назывались… О нет, не Дюма, не «Спартак» Джаваньоли, даже не «Овод» — ничто из того, что заменяло тогда грядущего Пикуля, «Анжелик» и Акунина.
«Мать» Горького.
«Как закалялась сталь».
Фадеевская «Молодая гвардия».
Порою как вариант мелькали «Железный поток» и «Педагогическая поэма».
Врали? Конечно. Но — бескорыстно, ибо анкета была анонимной. (Хотя — поди знай. Неистребим страх советского человека перед перлюстрацией и подслушкой, и, возможно, далеко не один прикидывал — напишешь: «Три мушкетера», а тебя разыщут по почерку и обвинят в моральной нестойкости. Предположение не фантастическое.) Значит, угадывали, чего от них могут ждать, и воображения хватало только на то, что вдолбили в школе.