Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»
Шрифт:
«Я не хочу с тобой работать». Жеглов: «Ну иди, как хочешь». Приходит Шарапов в МУР и видит в траурной рамочке портрет своей любимой, которую убили бандиты. В данный момент, если бы они ему попались, он любым способом упрятал бы их за решетку, если бы не уничтожил, правда? Вот Жеглов мой все время находится в этой позиции, в которой Шарапов мог бы оказаться в конце картины.
Я его нигде не оправдывал. Ольга Чайковская очень хорошо написала: «Я не понимаю, нравится он мне или не нравится». Кстати говоря, очень многим людям нравится, что Жеглов специально засунул кошелек в карман вора так ловко, потому что это явный вор. Возможно, Жеглов не стал бы так вести себя с человеком, в вине
Высоцкий, таким образом, согласен с Жегловым в том, что против настоящего преступника можно фабриковать улики, но плохо, когда так поступают с порядочным человеком. Однако беда в том, когда даже честные милиционеры подкладывали фальшивую улику, они, безусловно, убеждены, что жертва подставы – настоящий преступник. Но, как хорошо известно, нередко случается так, что человек, на которого падают подозрения, оказывается невиновен, так что даже «честный» мент вроде Жеглова наверняка засадил в тюрьму, а то и подвел под расстрел десятки ни в чем не повинных людей. А что уж говорить о нечестных, которые охотно подбрасывают кошелек даже заведомо невиновному человеку, просто для улучшения статистики раскрываемости. Высоцкий, вероятно, был убежден, что проницательный сыщик видит человека насквозь и сразу определяет, преступник тот или нет. Но любой полицейский профессионал скажет, что ни следователи, ни полицейские подобной сверхпроницательностью не обладают.
Высоцкий мечтал о продолжении «Места встречи», ибо образ Жеглова его не отпускал. И имел вполне определенные планы сиквела, о которых рассказал консультант фильма, тогда первый заместитель начальника главного следственного управления МВД генерал-майор милиции Владимир Петрович Илларионов:
«Вскоре после триумфальной премьеры фильма «Место встречи изменить нельзя» Высоцкий предложил подумать о сюжете продолжения сериала, который можно будет предложить сценаристам.
На лацкане пиджака Жеглова был орден Красного Знамени. За что он его получил? Высоцкий стал импровизировать возможные сцены. Искал начало.
– Где у вас хоронят ветеранов?
– На Преображенском.
– Представим себе снежную зиму. Наше время. Кого-то хоронят. Старики медленно идут к выходу. Один случайно оступился и смахнул снег с маленького обелиска. На фаянсовом овале – мой портрет во френче со стоячим воротником. (Высоцкий выкатил глаза, изображая себя на фотографии.) Надпись: «Капитан Жеглов. Погиб при исполнении служебных обязанностей». Старики тихо беседуют между собой: кто такой капитан Жеглов? Никто не помнит.
Так, думал Высоцкий, мог начинаться фильм. Запомнилась придуманная им и замечательно разыгранная сцена в тамбуре вагона, где один из подчиненных капитана, штыком открыв банку тушенки, жадно ест, измазав руки и лицо жиром.
– Гад, что ты делаешь! В Москве умирают от голода старики и дети!
Это было сказано на такой ноте душевного страдания, что можно только сожалеть о несбывшихся творческих мечтах Высоцкого».
Владимир Петрович подсказал и сюжет для продолжения «Места встречи изменить нельзя». Он вспоминал: «Зимой 1942 года из Свердловска в голодную Москву шел эшелон с продуктами. Его охраняла группа работников НКВД во главе с капитаном. Были получены оперативные данные, что на эшелон, прибывший на станцию Лихоборы, возможно нападение вооруженной банды. Решили при маневрировании вывести вагоны с продуктами, а на их место поставить состав с усиленной охраной. Но произошла какая-то накладка. Небольшой группе пришлось принять неравный бой с бандитами. Впоследствии раненного в перестрелке капитана наградили тем же орденом, что и Жеглова».
Согласно же воспоминанию Аркадия и Георгия Вайнеров, идея продолжения появилась еще на последнем этапе съемок первого фильма: «Однажды мы сидели в чахлом скверике Одесской киностудии, коротали перерыв в съемке шутками и невероятными историями, приключившимися в нашей жизни, и вдруг Высоцкий, без всякой видимой связи с текущими разговорами, заявил нам: «Ребята, вы должны написать вторую часть «Эры милосердия»! Продолжение – роман о Жеглове после поимки банды «Черная кошка». Сделаем потрясающий фильм!..» Мы стали отнекиваться, отказываться, отбиваться, объясняя, что ни по каким обстоятельствам не готовы к такой работе. Но не от Высоцкого, загоревшегося интересной ему мыслью, можно было легко отбиться. Никто не умел так уговаривать, грозиться, заманивать, сулить: «Подумайте сами, как все сказочно сходится: мы заканчиваем картину, я запускаюсь на год снимать «Зеленый фургон», а вы за это время пишите роман. Шашки наголо – и в бой!» И как-то незаметно для себя мы начали обсуждать с Высоцким тему, сюжет, персонажи, подробности жизни в 1947 году, и когда опомнились спустя какое-то время, то говорили о продолжении романа как о чем-то решенном.
Не исключено, что уже тогда продолжение фильма должно было иметь два плана. Первый – это история 1942 года, за которую Жеглов получил орден. А второй – это история 1947 года, завершающаяся гибелью Жеглова. План сценария про события 1947 года был написан в 1995 году, когда в очередной раз встал вопрос о продолжении сериала. Там Жеглов узнает, что из Минфина происходит утечка информации о предстоящей денежной реформе, но его убивают, и его убийство расследует Шарапов. Поскольку Вайнеры упомянули, что детали жизни 1947 года они обсуждали с самим Высоцким, можно предположить, что сюжет с денежной реформой возник еще тогда.
Но вернемся к последним месяцам жизни Высоцкого. 24 января на Малой Грузинской состоялся тяжелый разговор Высоцкого с Янкловичем, Абдуловым и Тумановым. Друзьям удалось уговорить его попробовать вылечиться от наркомании.
Вспоминает Янклович: «Володя еще боялся, что попадется… Я ему говорил:
– Володя, ты все время на грани… Вот попадешься, и они скажут: «Напиши это!» И ты за ампулу это сделаешь. А они тогда скажут: «Вот, смотрите, какой он – ваш кумир…»
Володя никого не предал и не продал, но я скажу одну, может быть, кощунственную вещь: по-моему, он ушел вовремя. И вот состоялся этот разговор».
Этот разговор запомнил и Всеволод Абдулов: «Значит, это конец января, около дня рождения Володи… Мы находимся в большой комнате – слева стоял диванчик, на котором сидел я, еще по пояс в гипсе… Справа у полок стоят Туманов, Янклович, немного подальше – Володя. И был обычный уже – и ненавистный мне – разговор…
Говорили Вадим и Валера:
– Володя, это невозможно…
– Надо что-то делать…
– Ты должен лечиться…
Володя:
– Да ладно, перестаньте!
В общем, все доводы были высказаны, и ничего они не изменили, и ничего не было решено…
А у меня вдруг какое-то абсолютное внутреннее спокойствие – предельная сосредоточенность и спокойствие. Внешне я бледнею, даже белею… У меня такое бывает – не часто, но бывает. Я сказал:
– Володя, смотреть на то, как ты умираешь, я не могу. И не буду. Поэтому я ухожу. Если понадобится – звони, я появлюсь и все сделаю. Но просто присутствовать при твоем умирании – не буду.
Я встал и пошел к двери. Это абсолютно не было шантажом – я сказал то, что думал… Володя это понял…