Самозванец
Шрифт:
Следователь протянул Дмитрию Павловичу руку, которую он пожал с чувством.
— Благодарю вас… Я всю жизнь сохраню о вас светлое воспоминание.
— Это случается очень редко, как редки и такие обвиняемые, — улыбнулся судебный следователь.
— Я сейчас же напишу отношение к начальнику дома предварительного заключения о вашем немедленном освобождении. Присядьте, — добавил он. — Вы свободны господин Алфимов, — обратился он к Корнилию Потаповичу.
— Нет, господин судебный следователь, позвольте мне при вас испросить прощение у Дмитрия Павловича. Он простил моего сына, но простит ли он меня?.. Мои лета должны были научить меня знанию людей, а в данном случае я жестоко ошибся и нанес господину Сиротинину тяжелое оскорбление. Простите меня, Дмитрий Павлович!
В голосе старика слышались слезы, быть может, первые слезы в его жизни.
— От души прощаю вас, Корнилий Потапович, вы были введены в заблуждение… Я сам наедине с собою, в своей камере размышлял об этом деле и понимаю, что будь я на вашем месте, я бы никого не обвинил, кроме меня… Сознавая свою невинность, я сам обвинял себя, объективно рассматривая дело… От всей души, повторяю, прощаю вас и забываю…
— Благодарю вас, благодарю…
Корнилий Потапович протянул Дмитрию Павловичу обе руки, которые тот с чувством пожал.
— А в доказательство вашего искреннего прощенья у меня будет до вас одна просьба…
— Я весь к вашим услугам…
— Позвольте мне приехать сюда в дом предварительного заключения, и после вашего освобождения самому доставить вас к вашей матери и невесте…
— Невесте!.. Вы почему знаете?..
— Я не только знаю, но даже, как кажется, я перед ее матерью в большом долгу… Я нянчил ее мать когда-то на руках.
— Едва ли это удобно, сегодня…
— Нет, именно мне хотелось бы самому внести радость в тот дом, куда я внес печаль и горе… Не откажите…
— Извольте… Ваши соображения и чувства, лежащие в их основе, не позволяют мне не согласиться…
— Вот за это большое спасибо, но человек никогда не бывает доволен… Есть еще просьба…
— Еще?
— Да, еще… С завтрашнего дня я прошу вас занять ваше место в кассе моей банкирской конторы с двойным против прежнего окладом жалованья. Этим вы окончательно примирите меня с самим собою.
— Но…
— Никаких «но». Я сделаю объявление в газетах о возвращении вашем на прежнюю должность кассира конторы одновременно с уведомлением о выходе из фирмы Ивана Алфимова.
— Это жестоко относительно вашего сына, — запротестовал Дмитрий Павлович.
— Это только справедливо.
— Я не имею права отказаться и от этого вашего предложения, так как, действительно, это совершенно восстановит мою честь в глазах общественного мнения, которое было настроено всецело против меня.
— Это и есть моя цель. Значит, вы согласны?
— Да.
— Ну, теперь я спокоен… Еще расквитаться с одним старым долгом, и на душе моей будет легче… Позвольте мне, старику, обнять вас.
И Корнилий Потапович заключил Сиротинина в свои объятия. Судебный следователь тем временем кончил писать бумагу, запечатал ее в конверт, надписал адрес и позвонил.
— Стражу! — приказал он вошедшему курьеру.
Это приказание резнуло было ухо Дмитрия Павловича, но вспомнив, что это последний раз, он радостно улыбнулся. Судебный следователь угадал его мысль.
— Вам придется совершить эту последнюю тяжелую формальность.
— Я понимаю.
Одному из вошедших конвойных следователь вручил пакет, с приказанием немедленно передать его начальнику дома предварительного заключения.
— Экстра, — добавил он.
— Слушаюсь-с, ваше высокородие, — отвечал солдатик. Сиротинин в сопровождении конвойных внутренним ходом отправился в дом предварительного заключения.
— До скорого свиданья, — сказал ему Корнилий Потапович.
— До свиданья…
Когда Сиротинин ушел, Корнилий Потапович простился с судебным следователем, поблагодарив его от души за исполнение его просьбы.
— Это вполне соответствует моим обязанностям, — сказал тот, — притом же разъяснение этого дела меня самого крайне интересовало… Я с самого начала видел в нем нечто загадочное, но обстоятельства сложились так, что я был бессилен что-либо сделать для обвиняемого.
— Но теперь, слава Богу, все разъяснилось… Для моего сына это, быть может, послужит уроком.
— Дай Бог…
Корнилий Потапович вышел из камеры следователя, спустился вниз и, сев у подъезда в пролетку, приказал ехать на Шпалерную.
Остановившись, к великому изумлению кучера, у дома предварительного заключения, он был беспрепятственно впущен в контору.
В ней он застал смотрителя, который уже получил бумагу судебного следователя относительно освобождения арестанта Сиротинина.
Корнилий Потапович отрекомендовался.
Имя известного петербургского богача и финансиста было знакомо смотрителю, и тот рассыпался в любезностях и сам подвинул стул Алфимову.
— Мы мигом устроим все и долго вас не задержим… А как мы рады все, что наконец Сиротинина освободили! Поверьте, что здесь, в доме, начиная с меня и кончая последним сторожем, все были убеждены, что он сидит вследствие какой-то ошибки… Значит оно так и вышло?
— Да, произошла ошибка… — уклончиво ответил Алфимов.
— Скажите, какой случай!
Смотритель ушел сделать нужные распоряжения.
Через несколько минут он вернулся с Дмитрием Павловичем Сиротининым.
В минуту были соблюдены все формальности, и Корнилий Потапович с Дмитрием Павловичем вышли за ворота дома, куда ни тот, ни другой не пожелали бы возвратиться.
Они уселись в пролетку, и Алфимов обратился к своему спутнику:
— Кажется, на Гагаринскую?
— Да.
— Пошел на Гагаринскую! — крикнул он кучеру. Пролетка покатилась.