Самозванец
Шрифт:
Из дела и собранного материала не было, однако, ничего положительного о его личности из России. Даже посланная его фотографическая карточка в Петербург и Калугу не была никем узнана, и в бумаге, присланной из России, было сказано, что хотя в присланной фотографической карточке и есть что-то сходное с личностью Савина, но положительного никто ничего не мог определить.
Николай Герасимович находил, что этот ответ из России имел большое значение для защиты.
— Поставим лучше защиту на такую почву, — заметил он Фрику, — я скажу, что в Бельгии я ношу свое имя маркиза де Траверсе, а во Франции
Он остановился и посмотрел на Фрика.
Тот слушал его с большим вниманием, но молчал.
— Удайся нам убедить суд, — начал снова Николай Герасимович, — что я действительно проживал во Франции, а не в Бельгии под чужим именем, добейся я таким образом оправдательного приговора по обвинению в ношении чужого имени, тогда если я и буду обвинен по делу об оскорблении полиции, то под именем маркиза де Траверсе, а не Савина, и этот приговор суда будет мне служить самым лучшим доводом против требуемой Россией моей выдачи: требуют не маркиза де Траверсе, а Савина, с которым я в силу уже приговора бельгийского суда, ничего общего иметь не буду… Разве это не так?
— Так-то, пожалуй, и так… Я понимаю, что для вас такое решение очень важно и готов построить защиту на этой почве, но должен предупредить вас, что она очень зыбка, и если защита не удастся, что очень возможно, суд вас не пощадит и присудит к высшей мере наказания… Примите в расчет и это.
— Или пан, или пропал, будь что будет… Я не отступлюсь от этого плана, а вас освобождаю от ответственности за решение суда… Вы меня предупредили.
— Да, главное, помните, что я вас предупредил… План очень остроумен, но, повторяю, и очень рискован.
— Кто не рискует, тот не выигрывает.
— Хорошо, так будем держаться этого плана.
Вскоре Фрик уехал.
Настал наконец день суда.
За несколько дней перед этим в нескольких брюссельских газетах появились коротенькие заметки, извещавшие публику, что в такой-то день назначено к слушанию в суде исправительной полиции дело о маркизе Сансак де Траверсе, он же Савин, и его любовнице Мадлен де Межен, причем, конечно, не было забыто прибавление разных пикантных подробностей о личностях обвиняемых, а также говорилось, что по распоряжению судебных властей дело это, ввиду его интереса, будет разбираться в большом зале суда и что публика будет допускаться только по билетам.
Конечно, такого рода реклама привлекла в суд не мало желающих присутствовать на таком судебном бенефисе, и огромный зал суда был битком набит самой фешенебельной брюссельской публикой.
Особенно много было представительниц прекрасного пола, жадных, как известно, до такого рода представлений.
За полчаса до появления Савина и Мадлен перед судом, в комнату, где они оба находились, явились оба защитника, одетые уже в своих длинных тогах и круглых шапочках.
Пришли они, чтобы сделать, говоря театральным языком, генеральную репетицию.
Все их внимание, конечно, было обращено на усвоение Мадлен ее роли.
Они по очереди разъясняли ей все, что она должна была отвечать на вопросы, могущие ей быть предложенными судом и обвинительною властью.
Когда наконец режиссер — судебный пристав — пришел за подсудимыми, то они уже были готовы для отражения всякой атаки со стороны их общего врага — прокурора — и спокойно, даже торжественно, вошли в зал заседания, где и заняли места впереди своих защитников.
Скамьи подсудимых, как у нас и во Франции, в Бельгии нет.
Там суд помещается на особой эстраде, немного возвышенной над остальной частью залы.
Эта эстрада отделена от публики решеткой, и за эту решетку входят только участрующие в деле лица, не исключая свидетелей, которые входят по одному, по вызову председателя суда.
Свидетели дают свои показания, сидя в кресле, стоящем напротив председательского места.
Стоя говорят только обвиняемые, их защитники и прокурор.
При входе в зал подсудимых взоры всей публики обратились, конечно, на Мадлен де Межен, которая была удивительно хороша и эффектна в этот тяжелый для нее день.
На ней было черное шелковое платье без всякой отделки, прекрасно обрисовывавшее ее роскошные формы.
Ее золотистые волосы были высоко зачесаны вверх по последней моде a la Marie Antoinette, что придавало ей поразительное сходство с королевой-мученицей, на которую она и без того была очень похожа.
Об этом сходстве не раз писали парижские газеты в более счастливые для нее времена, и это не ускользнуло и теперь от собравшейся публики — в столь аналогичном положений молодой женщины с ее двойником, королевой.
Шепот восторга по ее адресу пронесся по залу.
В публике произошло движение.
Когда оно несколько успокоилось, председатель суда спросил, обращаясь к подсудимым:
— Признаете ли вы себя виновными в возводимых на вас поступках?
И Савин, и Мадлен де Межен отвечали отрицательно.
— Господин судебный пристав, пригласите свидетелей! — приказал председатель.
Свидетели были полицейский комиссар Жакобс и полицейские агенты, присутствовавшие при аресте обвиняемых.
Показания их относились только к факту оскорбления их подсудимыми, то есть к обвинению в неповиновении властям и оскорблении должностных лиц.
Что касается до обвинения Савина в ношении чужого имени, то по этому делу свидетелей никаких не было, а были прочитаны разные показания, данные официальными лицами во Франции и Германии.
Из этих показаний выяснилось тождество маркиза Сансака де Траверсе с проживавшим в этих странах арестованным и бежавшим русским офицером Николаем Герасимовичем Савиным.
Когда чтение этих показаний окончилось, председатель обратился к подсудимому:
— Не желаете ли вы что-нибудь объяснить по этому поводу?