Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь
Шрифт:
– Да, привез… - нехотя сказал Сапожников.
Они вошли в угловую шашлычную и сели за столик у окна. Тень. А на улице ровные одноэтажные дома и магазины.
– Вы будете пить целую бутылку вина?
– спросила Глаша.
– О господи, - сказал Сапожников.
Он думал, что Барбарисов возьмет коньяку, и теперь только косился на эту педагогическую бутылку кисленького винца, он даже названия вин не знал, и сказал:
"О господи".
И стал есть шашлык.
– Глаша, ты знаешь, раньше
– В нем было что-то байроническое.
– Это оттого, что у меня были грязные ногти, - сказал Сапожников.
Он повеселел. Что-то ему начинало становиться почти совсем хорошо, и обида прошла.
– Почему?
– спросила Глаша.
– Так полагалось влюбленным. Меланхолия и грязные ногти.
У Сапожникова даже обида прошла. О море он старался не думать. Может быть, он даже еще искупается. Море-то было общее. В крайнем случае, он будет купаться в сторонке, чтобы не видели, как у него живот растет.
Обратную дорогу Сапожников не запомнил.
Потом они долго поднимались на четвертый этаж старинного дома. Блеклые каменные ступени, незнакомый запах на площадках, чугунные перила и хорошие выцветшие двери. А потом вдруг Сапожников вспомнил стихи про юродивого, который позвонил в квартиру за милостыней, а была зима.
Солидные запахи сна и еды,Дощечек дверных позолота,На лестничной клетке босые следыОставил невидимый кто-то.Откуда пришел ты, босой человек?Безумен, оборван и голоден.И нижется снег, и нежится снег,И полночью кажется полдень.– Пойдемте завтра смотреть со мной фильм "Хижина дяди Тома"?
– вежливо сказала Глаша.
– Ладно, - ответил он.
– Вот мы и приехали. Это квартира сестры. Они с мужем на юге. Спать ты будешь здесь.
– Прекрасная тахта.
– Сделана по заказу, - сказал Барбарисов, застилая постель.
– Барбарисов, что это за дамочки на стенках? Ужасные картинки.
– Иллюстрации из дореволюционных французских журналов. А может быть из "Нивы".
– Мне они нравятся, - с вызовом сказала Глаша.
– Ну, значит, - так правильно, - согласился Сапожников.
За окном было уже совсем темно. Сапожников заснул и видел во сне нехорошее. А раньше Сапожникову кошмары снились только дома.
– Чего ты ждешь от Риги?
– спросил Барбарисов наутро.
– Развлечений, - сказал Сапожников.
– Нормальное чувство командировочного.
– Понятно. Сильная выпивка, много красивых баб и сувениры с видами города.
– Нет… Просто несколько солнечных дней, минимум выпивки и общество милых людей.
И давай начнем разбираться в нашем двигателе.
– Нашем?
– спросил Барбарисов.
Сапожников не ответил.
– Кого ты считаешь милыми людьми?
– спросил Барбарисов.
– Думаешь, я знаю?
– сказал Сапожников.
– Тебя, наверно.
За прохладным подоконником солнечная листва, спокойные крыши. На улицу, на улицу.
Тишина, тайна, шелест шагов, вывески и трамваи. Полупустой вагон, синие рельсы, и, может быть, в пролете домов блеснет море. Хорошо бы поселиться здесь навсегда.
Тут вошла Глаша.
– Папа, я есть хочу, - удивилась она.
– Надо же, все время она хочет есть, - удивился Сапожников.
– А поздороваться не надо?
– спросил Барбарисов.
– Доброе утро, - удивилась Глаша.
– Доброе утро, - удивился Сапожников.
В ушах Сапожникова звенело - утро, утро, утро, - что это их понесло, черт возьми?
А, чепуха! Вчерашний день не в счет. Все они встретились только сегодня.
Если бы в это утро специалисты засекли время, не пропал бы невидимо рекорд мира по марафону.
Ничего не вышло. За сорок минут Сапожников отхлестал десяток улиц, и от свидания с городом остался только портрет Полы Раксы на афише и трамвай, пролетевший с безумной скоростью.
Опять зеленые яблоки. Сапожников как с цепи сорвался.
Он затормозил и посмотрел на часы. Он не сразу разобрал, где часовая стрелка, а где минутная, мешала длинная секундная, которая отбивала секунды со скоростью пульса.
Сапожников успел к десяти, как договорились, на угол улицы Ауссекля и даже купил в киоске пачку аэрофлотовских карточек-календарей для московских знакомых.
Сапожников сел на чугунную угловую скамью и развернул веером глянцевые карты.
Крапом были недели и месяцы, а рубашкой - самолет, летящий над Даугавой. Можно было бы, наверно, еще отыграться, если бы знать правила. Но правил становилось все больше, и становилось скучно их заучивать. Чересчур солидно все выглядело, вот что.
Глаша переходила улицу, независимо оглядываясь по сторонам.
– Ах, вы уже здесь?
– Ах, я уже здесь, - сказал Сапожников.
Она вздернула брови.
– Как вам понравился город Рига?
– светски бросила она.
– Мне очень понравился город Рига… А какие у вас отметки по диктанту?
– При чем здесь диктант? Я серьезно спрашиваю, вам понравился город?
Сапожников засмеялся.
– Во!
– сказал он и поднял большой палец.
– Скажите, почему вы меня зовете на вы? Это странно.
– Чтобы вы не думали, что я нос задираю.
– Это странно!
– сказала она.
– Будет вам восемнадцать, перейдем на ты. Годится?