Самшитовый лес. Этот синий апрель... Золотой дождь

Анчаров Михаил Леонидович

Потому, может, и чужие сердца не приживаются.

Я думаю, что, может быть, главный фактор в эволюции - это метаморфоза… Ведь если считать, что жизнь существует не только на земле, то почему предполагать, что на каждой планете она зарождается от нуля? Почему не представить себе, что некие ее зачатки разносятся по космосу и приживаются там, где для этого есть условия? Такое предположение существует. Панспермия. И второе - у всего живого обнаружен один набор генетических кирпичей. Но если это так, то эволюция это не просто эволюция симбиоза, но у этой эволюции

есть программа, то есть, иначе говоря, постоянное воздействие силы, энергии, нарушающей равновесие белка, но не разрушающей сам белок. Эта энергия - время. Я имею в виду время не в том смысле, сколько веков прошло или который час, а время как особый вид энергии особого вида материи… Время материально, имеет массу и энергию. Я думаю, - сказал тогда Сапожников, - что жизнь возникла не из обычных веществ, а из материи времени…

–  Что он мелет… что он мелет… - сказал доктор Шура.

Сапожников посмотрел на него и сказал:

–  Я думаю, что человек произошел от обезьяны потому, что он ушел от обезьяны. А ушел он от нее к морю.

–  А зачем вам это все надо?
– спросил Филидоров.

–  Я думаю, что мозг человека развился и стал человеческим до Атлантиды, потому что кроманьонец рос вместе с каким-то напарником, которого он потерял после катастрофы, когда ушел от моря… Я думаю, что дельфины, - это его охотничьи собаки, которые до сих пор ищут своего хозяина… и свистят ему… и не понимают, что с ним и почему он не откликается…

–  Какое странное предположение, - сказал Толя.

–  А человек изобрел орудия, которые стали оружием, и так и далее… И потому война - это рак развития, это разъединение… а мир - это состояние здоровья, это симбиоз… И потому я думаю, что назревают две цивилизации - цивилизация рака и цивилизация симбиоза.

Все молчали, потому что видели, как бьется его душа в надежде сформулировать невероятное. Авось кто-нибудь подхватит.

–  Симбиоз, симбиоз… - начал Дунаев.
– Раньше проще говорили - пролетарии всех стран, соединяйтесь… это я согласен… А пролетарии всех стран, разъединяйтесь - я не согласен… От этого и война. Ребенку понятно.

–  Это не проще, - мягко сказал Филидоров.
– До этого тоже тысячи лет додумывались.

–  Шура… что вы обо всем этом думаете как биолог?
– спросил Толя.

–  Оставьте меня в покое!
– закричал доктор Шура.
– Оставьте!
– И выскочил, хлопнув дверью.

–  Вдали от тебя я тоскую, - сказала Вика.
– А вблизи я заболеваю от твоих фантазий…

–  Вы считаете, он на них права не имеет?
– спросил Дунаев.

–  Он не имеет права подчинять им свою жизнь и мою.

–  А ты не подчиняйся, - сказала Нюра.
– Вот бог, а вот порог. Ты ему не годишься.

–  Нюра!
– сказал Дунаев.

–  Жизнь состоит из времени, - промямлил Сапожников.

–  Опять вы за свое, - рассердился Филидоров.
– Толя, налейте ему боржому.

Тогда Вика перестала расчесывать волосы и приготовилась скандалить. Филидоров и Толя демократически ушли, а Дунаев остался. Он эти дела вот как знал. У него у самого этот

симбиоз распадался тыщу раз из-за Нюриных фантазий.

–  Я сейчас приберу, - сказала Вика.

–  Сама приберу, - сказала Нюра.

–  Ну что ж… тогда я уйду.

–  Ага… Ступай, - сказала Нюра.

–  Ладно… - Сапожников махнул рукой.
– Ладно. Иди.

–  Ты меня неверно понял, - сказала Вика.

–  Я тебя верно понял.

–  Я ухожу потому, что с тобой я становлюсь такой же сумасшедшей, как ты.

–  От себя далеко не уйдешь.

–  Поцелуй меня, - сказала она, - сейчас или никогда.

–  Не хочется.

–  Не сдавайся, Сапожников. Я тебе не гожусь, - сказала Вика.
– Ни за что не сдавайся.

И ушла.

Легко сказать, не сдавайся. Пожить бы немножко просто так, как трава растет.

–  Ишь чего захотел, - сказал Дунаев.

Нелеп и смешон был Сапожников до удивления. Он был похож на человека, который удачно идет по утонувшим в воде камушкам, в полной уверенности, что идет по воде и что, стало быть, вообще по воде ходить можно, и он удивляется, почему это другие люди не ходят по морю, аки посуху.

Раздался звонок в дверь, и Филидоров с Толей все же вернулись. Но без доктора Шуры.

Филидоров и Толя топтались в ночном дворе, чтобы не мешать Вике скандалить с Нюрой из-за Сапожникова. Потом из подъезда пробежала Вика. Наверно, и им пора было по домам, но что-то их удержало.

Филидоров припомнил, как на диспуте Сапожников кинул цитату из Менделеева - лучше какая-нибудь гипотеза, чем никакой.

И, вспомнив Сапожниковы бредни, Толя и Филидоров подумали - чем черт не шутит? И вернулись.

Ну а потом, как уже рассказано вначале, сели пить чай. Вошла летающая собака. О ней высказались разноречиво, и Сапожников, грубо нарушая приличия, ушел спать.

Вечерок не получился.

–  Вы с ним не так разговариваете, - сказал Дунаев.
– Это все бесполезно. Когда с ним так разговаривают, он становится тупицей.

–  А он и в детстве был дефективный, - сказала Нюра.

–  Какой?

–  Дефективный.

–  А как с ним разговаривать? Как?!

–  А вы его разжалобите.

–  Что?

–  Ну да… - сказала Нюра.
– Слезу подпустите… Он жалостливый.

–  Чушь какая-то, - нахмурился Толя.
– При чем тут жалость?

Жалости в науке не место.

–  Место, место, - сказал Дунаев.
– Вы ему растолкуйте, кому без этой вашей штуковины не жить… Он и раскиснет… Он вам враз все придумает.

–  Детский сад!

–  Это точно, - сказал Дунаев.

–  Погодите, - повеселел Филидоров.
– Тут что-то есть.

–  Вы ешьте компот… Он пастеризованный, - убедительно сказала Нюра.

И теперь Филидоров после слов Нюры понял так, что все сапожниковские теории - потому что он ученых пожалел, так, что ли?

Но если нужна гипотеза, которую мог бы понять и ребенок, то, может быть, ее и должен высказать ребенок, подумал Филидоров и пошел будить Сапожникова.

–  Вставайте… - сказал он, - потолкуем… У меня самолет в два ноль-ноль…