Самурай
Шрифт:
Ревущую БМП подбрасывало на ухабах, мотало из стороны в сторону по разбитой вдрызг дороге; она клевала носом, натужно попыхивая вонючим выхлопом. Карай, Приданцев и сержант Головко возлежали на замурзанном полосатом матраце, разостланном на броне рядом с пушкой. Сзади, упираясь сапогами в притороченное бревно, уткнувшись обветренными отрешенными лицами в отсыревшие поднятые воротники, сиротливо притулились фигуры Секирина, Привалова и Самурского. Колонна с плановой «зачистки» возвращалась домой. Карай, навострив уши, смотрел то на серый безжизненный лес по краям дороги, то на маячивший перед «бээмпешкой»
Виталька Приданцев широко открытыми глазами на обоженном лице безучастно смотрел в пустоту и монотонно мычал. Лейтенант Капустин, перевернув его на спину, трофейным кавказским кинжалом вспорол окровавленный, обгоревший рукав бушлата и наложил ему жгут выше локтя.
– Укол давай! Да быстрей же! Чего телишься?! – прикрикнул он на прапорщика Филимонова, который, прижимаясь всем телом к опорному катку, трясущимися руками копался в сумке. У него под ободранным «шнобилем», как у кота во время драки, в разные стороны топорщились рыжеватые усы и подергивалась щека.
– Перевяжи культю! Да как следует! И отсюда никуда! Понял? Носа из-за «коробочки» не высовывайте!
– А ты куда?
– Я попытаюсь до «бэтра» добраться! Почему молчат, паразиты!
– Хана, Паша! Всем хана! – твердил прапорщик.
– Не бзди, Филимонов! Прорвемся!
– Куда, Паша?! Обложили как волков! Со всех сторон! Всем п…дец!
– Не каркай, Филя! До «вертухов» продержаться бы! – прокричал под грохот гранат, визг и звяканье осколков о броню Капустин на ухо распластавшемуся рядом прапорщику.
Чуть поодаль от БМП валялся сильно опаленный труп кобеля Карая с разорванным в клочья брюхом. С «бэтээра» как-то нервно, с паузами, заработал «КПВТ», вслепую, наугад прощупывая свинцом окружающие холмы. Яростный огонь «духов» вновь прошелся по центру колонны, где находились «Уралы». Пулеметные трассы хаотично ковыряли грязь, с остервенением вгрызались в обочины, неистово молотили по броне, разбивали фары и лобовые стекла в искрящуюся труху, безжалостно кромсали борта и крылья, пытаясь достать смертоносным жалом укрывшихся бойцов. То здесь, то там с гулом рвались «воги». Вокруг все горело, тряслось и громыхало. Пылала зигзагами разлившаяся солярка, коптили скаты, едкий черный дым от которых стелился над заблокированной колонной. Часть «чистильщиков», отстреливаясь, залегла за бронетехникой и «Уралами», другая нашла спасение в кювете.
Рядовой Самурский, как и многие, лежал в придорожной канаве, прикрыв голову автоматом, прижавшись щекой к рыжей, похожей на дерьмо, глине. Ромка сопел, как загнанная лошадь. В голове стоял сплошной звон, неистово стучало сердце, выпрыгивая из груди. Под ногами хлюпала холодная жижа. Комья грязи, осколки и пули со свистом проносились над головой.
«Неужели все? Амба? Неужели никогда больше не увидит он ни Светки, ни близких, ни друзей, ни родного города?» – пронеслось у него в голове. Он представил, как его, завернутого в шуршащую фольгу, молчаливые солдаты грузят в кузов машины.
«Вот дурак, чего в институте не училось! Теперь приключений на свою жопу выше крыши!» – думал Ромка.
В политехнический институт, в отличие от своих сверстников, он поступил без особого труда. Учебой там себя дюже не утруждал, так как науки ему всегда давались легко. Да вот, лень-матушка сгубила. Вместо того чтобы ездить регулярно в институт на занятия, он предпочитал подольше понежиться в постели, поболтаться по тусовкам, погонять музыку на полную катушку. Бедные соседи, как они еще не оглохли. И вот подошла пора сдачи зачетов и экзаменов. Тут-то все и началось. Преподаватели будто сговорились, все, как один. Тем, кто аккуратно посещал лекции и лабораторные, экзамены и зачеты поставили, можно сказать, «автоматом». А с тех, кто прогуливал и отлынивал от занятий, драли три шкуры. Ромка тоже попал в тот «черный список». Не помогли, ни его цепкий изворотливый ум, ни последние две недели перед экзаменами, на протяжении которых он усиленно готовился. Педагоги постарались отыграться за неуважение к их труду. Сессия для него закончилась плачевно. Вышибли его с треском с первого курса за несданные «хвосты». Не успел он прийти в себя после изгнания из храма науки, как принесли повестку из военкомата…
Еще утром, когда тащились по туманной горной дороге на эту, будь она проклята, зачистку в аул Ялхой-Мохк, у него было нехорошее предчувствие, что сегодняшний день скверно закончится. Так и случилось! Возвращаясь, угодили в засаду! До дембеля всего-то ничего! Кот наплакал! И на тебе!
– Суки! Гады! – застонал парень от бессильной злобы. Зверея, вцепился зубами в засаленный рукав. – Мразь черножопая! Сволочи! Своло…
Неожиданно рядом вздыбилась земля, дохнув жарким дыханием, окатив брызгами и крошкой. Солдата ударило в бок и словно каленым железом прожгло чуть ниже «броника», чиркнув по пряжке. Он почувствовал, как что-то горячее заполняет пах.
– А-а! А-а! – Ромка выпустил автомат и, не зная, куда деваться от нестерпимой режущей боли, сполз вниз. Пальцы судорожно скребли землю, между ними выдавливалась, как крем от торта, липкая земля вперемешку с опавшими листьями. Рядом кто-то дико кричал. Подняв голову, он увидел, как, развернувшись к нему, прапорщик Сидоренко меняет «рожок». У его ног, уткнувшись окровавленным лицом в землю, притулился кто-то из сержантов. То ли Афонин, то ли Елагин. Из-за хрипящего сержанта куда-то мимо Романа смотрели неподвижные обезумевшие глаза рядового Свистунова, «душок» сжался в комок и что-то шептал побелевшими губами. В покрытом цыпками кулаке он сжимал маленькую потертую иконку на шнурке. По замурзанным щекам, оставляя борозды, текли слезы.
– Пи…дюлей захотел?! Бери автомат, сука! В лобешник дать?! – накинулся на «молодого» снайпер Кныш, пихая того сапогом в зад и замахиваясь прикладом разбитой «эсвэдэшки».
– Ахмеды, мать вашу, всю оптику изуродовали, мерзавцы! – ругался он, не обращая внимания на стрельбу и грохот вокруг.
Слева дружно огрызнулись пулеметными очередями «собры». Сквозь гул донеслось знакомое стрекотание «вертушек». Над колонной пронеслись два «Ми-8» из группы огневой поддержки, развернувшись, они вдарили «нурсами» по серым вершинам.
– Степан! Живем! – крикнул старший лейтенант Колосков подползая к «бээмпешке», за которой лежали «собры».
– Савла убили! – проорал ему оглохший от взрывов Исаев, высовываясь из-под «звездочки» БМП. Он был весь ободран и грязен, как трубочист. При взрыве его выбросило из кузова, и он неудачно упал лицом в месиво разбитой дороги, сломав при этом два пальца на правой руке. Безымянный и мизинец наполовину ушли внутрь ладони, теперь вместо них были какие-то жалкие, желтые от курева обрубки. Ухватив торчащие фаланги, Степан рывком вернул их на место. Но пальцы в разбитых суставах уже не слушались. Кисть опухла и превратилась в маленькую мягкую подушку. Не обращая на это внимания, «собровец» короткими жалящими очередями сдерживал огневые точки противника.