Самые синие глаза
Шрифт:
Он вырос в семье, гордившейся академической образованностью и смешанной кровью — в ней верили, что первое было основано на втором. Сэр Уайткомб, некий разорившийся британский аристократ, решивший умереть под солнцем более жарким, нежели английское, где-то в начале девятнадцатого века добавил в семью белую кровь. Будучи джентльменом по королевскому указу, он цивилизовал своего незаконнорожденного ребенка-мулата — завещал ему три сотни фунтов стерлингов, — к великому удовольствию матери, которая почувствовала, что ей, наконец, улыбнулась судьба. Отпрыск тоже был признателен и определил целью своей жизни сохранение белой крови. Он даровал свое внимание пятнадцатилетней девушке из подобной семьи. Она, как пародия на викторианство, научилась от мужа всему, чему стоило учиться: отделять свое тело, разум и дух от того, что означало Африку, и взращивать привычки, вкусы и предпочтения, которые одобрили бы ее отсутствующий свекор и глупая свекровь.
Они передали эту англофилию своим шести детям и шестнадцати внукам. За исключением случайного и не берущегося в расчет мятежника, выбравшего себе упрямую чернокожую девушку, все они создавали
С самоуверенностью, порожденной убежденностью в собственном превосходстве, они хорошо учились. Они были предприимчивыми, порядочными и энергичными, надеясь доказать гипотезу де Гобино о том, что «все цивилизации произошли от белой расы, что без ее помощи никто не может существовать, и что общество процветает лишь тогда, когда сохраняет кровь высшей касты, создавшей само это общество». И редко на них не обращали внимания школьные учителя, которые всегда советовали наиболее многообещающим студентам продолжать учебу за границей. Они изучали медицину, законодательство, богословие и периодически появлялись на государственных должностях, доступных цветной расе. То, что они были развращены в своей общественной и частной жизни, жили распутно и похотливо, рассматривалось ими как неотъемлемое право, которое с готовностью поддерживалось менее одаренной частью рода.
Года шли, но из-за беззаботности некоторых братьев семьи Уайткомб становилось всё труднее удерживать белую линию, поэтому некоторые дальние и не очень дальние родственники стали жениться друг на друге. Откровенно отрицательных последствий от таких болезненных союзов замечено не было, но некоторые старые девы или мальчишки-садовники замечали у детей слабое телосложение и предрасположенность к эксцентричности. Кто-то погружался в ставший уже привычным алкоголизм и разврат. Вину за это они возлагали на кровосмешение, а не на кровь лорда-вырожденца. Хотя бывали и удачные случаи. Не больше, чем в любой другой семье, но они казались опаснее, поскольку были заметнее. Один из таких отпрысков стал религиозным фанатиком, основал собственную тайную секту и вырастил четырех сыновей, один из которых стал учителем, известным точностью своих суждений и дисциплиной, основанной на жестокости. Этот учитель женился на симпатичной и ленивой полукитаянке, для которой рождение ребенка оказалось чересчур тяжким испытанием. Она умерла вскоре после родов. Ее сын, названный Элайя Мика Уайткомб, дал учителю прекрасную возможность проверить на деле работу его теории образования, дисциплины и добродетельной жизни. Малыш Элайя научился всему, что было необходимо знать, а в особенности искусству самообмана. Он жадно читал, но понимал только то, что хотел понять, отбирая фрагменты и обломки идей, отвечающих его собственным пристрастиям. Он помнил обиды, нанесенные Гамлетом Офелии, но не любовь Христа к Марии Магдалине; свободолюбивую политику Гамлета, но не решительную анархию Христа. Он заметил язвительность Гиббона, но не разглядел его терпимости, отметил любовь Отелло к прелестной Дездемоне, но не увидел извращенной любви Яго к Отелло. Больше всего он любил Данте; больше всего ненавидел Достоевского. При всем уважении к лучшим умам Запада, он позволял себе только ограниченную интерпретацию. Он отзывался на жестокость отца приобретением сложных привычек, податливым воображением, ненавистью и восхищением любым намеком на беспорядок и увядание.
В семнадцать лет он встретил свою Беатриче, которая оказалась старше его на три года. Это была милая, веселая, большеногая девушка, работавшая клерком в китайском универмаге. Велма. Ее страсть к жизни была столь велика, что она не стала игнорировать хилого, болезненного Элайю. Ей казалось забавной его привередливость и полнейшее отсутствие чувства юмора, к тому же, она мечтала приобщить его к радостям жизни. Он отказался принять их, но она все равно вышла за него замуж, однако лишь затем, чтобы обнаружить, как он страдал и одновременно наслаждался непобедимой меланхолией. Когда же после двух месяцев совместной жизни она поняла, насколько для него была важна эта меланхолия, как ему нравилось превращать ее радость в строгое уныние, и что он сравнивал занятия любовью с причастием и священным Граалем, то попросту ушла. Не для того она жила у моря, слушая песни рабочих на верфи, чтобы провести свою жизнь в безмолвной пещере разума Элайи.
Он так и не смирился с ее уходом. Она была ответом на его невысказанный вопрос: где жизнь, что противостоит подступающему небытию? Велма хотела спасти его от небытия, которое он узнал под отцовским ремнем. Но он отказал ей с таким упорством, что она была вынуждена сбежать от неминуемой скуки, порожденной столь утонченной жизнью.
Юный Элайя был спасен от видимого разрушения жесткой рукой отца, напомнившего о положении его семьи и сомнительной репутации Велмы. Затем, с большим напором, чем прежде, отец стал навязывать ему учебу, и, наконец, он решил связать свою жизнь с церковью. Когда ему сказали, что у него нет призвания, он покинул остров, отправившись в Америку изучать многообещающую область психиатрии. Но этот предмет требовал слишком много искренности, слишком много противоборств и предлагал слишком мало для поддержки слабеющего эго. Сперва он перешел на социологию, потом на медицину. Такое разностороннее образование продолжалось шесть лет, и в конце концов отец отказался поддерживать его до тех пор, пока он не «найдет» себя. Не зная, где искать, Элайя оказался предоставлен самому себе и обнаружил лишь то, что не способен заработать денег. Он начал тонуть в быстро истрепавшейся родовитости, перебиваясь случайными заработками на чиновничьих должностях, доступных для черных, где с благородной кровью не считались: в Чикаго он работал клерком за конторкой в отеле для цветных, страховым агентом, коммивояжером косметической фирмы, обеспечивающей черных.
Поняв их отношение, он быстро приспособился, приняв кличку (поп Мыльная Голова) и ту роль, которой его наделили. Он снял заднюю комнату у чрезвычайно религиозной женщины по имени Берта Риз. Она была опрятной, тихой и почти глухой. Жилье оказалось идеальным, если бы не одно «но». У Берты Риз был старый пес, смирный и глухой, как она, но не такой чистый. Большую часть времени он дремал на заднем крыльце, у входа в комнату Элайи. Пес был слишком стар, чтобы как-то его использовать, а у Берты Роз не было ни сил, ни ума, чтобы правильно о нем заботиться. Она кормила, поила его и на этом успокаивалась. У пса была чесотка, из его измученных глаз все время текла зеленоватая жидкость, вокруг которой собирались мухи и мошкара. Мыльная Голова чувствовал отвращение к Бобу и хотел, чтобы тот поскорее умер. Он считал свое желание гуманным, объясняя себе, что не может выносить чужих страданий. Ему не приходило в голову, что на самом деле он беспокоился о своем собственном состоянии, потому что пес смог приспособиться к своей бренности и старости. В конце концов, Мыльная Голова сам решил положить конец страданиям животного и купил яд. Лишь страх того, что ему нужно будет подойти к собаке, останавливал Мыльную Голову от завершения своей миссии. Он ждал ярости или ослепляющего отвращения, которое могло бы вдохновить его на этот поступок.
Живя среди своих вещей, каждое утро возвращаясь из сна без сновидений, он давал советы тем, кому они были нужны.
Его бизнесом было отчаяние. Люди приходили к нему в отчаянии, шептали в отчаянии, плакали и умоляли. И советы его тоже были отчаянием.
По одному они находили дорогу к его дверям, завернутые в саван гнева, тоски, гордости, мести, одиночества, страдания, разочарования и голода. Они просили самого простого: любви, здоровья и денег. Чтобы он полюбил меня. Скажите, что означает мой сон. Помогите мне избавиться от этой женщины. Заставьте мою мать отдать мне одежду. Сделайте так, чтобы моя левая рука перестала дрожать. Уберите из печки призрак моего ребенка. Разрешите такую-то проблему. Все эти просьбы он адресовал себе. Его задачей было сделать то, о чем они просили, а не вести разговоры, что просьба нечестна, зла или безнадежна.
Он вполне спокойно жил среди своих вещей, не допуская никаких сожалений, редко и случайно встречаясь с девочками, которых мог уговорить себя потешить. Конечно, он чувствовал, что в жизни его, как и во всех других, есть что-то неправильное, но оставлял эту проблему там, где она родилась — у ног Создателя. Он верил, что поскольку разложение, зло, разврат и беспорядок были повсюду, то они заложены в природе вещей. Зло существовало, потому что его создал Бог. Он, Бог, сделал непростительную небрежность в делопроизводстве, создав несовершенную Вселенную. Теологи относили существование разложения к стимулу, с помощью которого люди стремятся к победе, проходят проверку и затем побеждают. Триумф космической стройности. Но эта стройность, стройность Данте, заключалась в упорядоченном разделении на части и уровни самых разнообразных видов зла и гниения. В жизни так не было. Самые красивые женщины сидели за туалетными столиками, а самые уродливые имели чистые и непорочные желания. Бог сделал плохую работу, и Мыльная Голова подозревал, что сам он мог бы сделать лучше. Очень жаль, что Господь не спросил у него совета.
Однажды жарким днем Мыльная Голова вновь размышлял над всем этим и вдруг услышал стук в дверь. Открыв ее, он увидел незнакомую девочку. Девочке было около двенадцати, и выглядела она довольно непривлекательно. Когда он спросил, чего она хочет, она не ответила, но протянула одну из его рекламных листовок, где рассказывалось о его даре и оказываемых услугах: «Если вас донимают неприятности, если вы неважно себя чувствуете, я помогу вам; снимаю тяжелые приступы, сглаз и порчу. Я есть истинный спирит и ясновидящий, наделенный властью от рождения, и я помогу вам. Исцеление за один визит. В течение долгих лет практики я помог созданию многих семей и воссоединению уже существующих. Если вы несчастны и подавлены, если вы в горе и в отчаянии, я помогу вам. Неудачи преследуют вас? Тот, кого вы любите, изменился? Я скажу, в чем причина. Я назову ваших врагов и друзей, отвечу, любит ли вас тот, кого любите вы. Если вы больны, я помогу вам излечиться. Я нахожу потерянные и украденные предметы. Результат гарантируется».
Мыльная Голова пригласил ее войти.
— Чем я могу помочь тебе, дитя мое?
Она стояла, сложив руки на маленьком, слегка выступающем вперед животике.
— Может быть. Может быть, вы сумеете помочь.
— Чем?
— Мне больше нельзя ходить в школу. И я подумала, что вы могли бы мне помочь.
— Как помочь, скажи? Не бойся.
— С моими глазами.
— А что с твоими глазами?
— Я хочу, чтобы они были синими.
Мыльная Голова поджал губы и провел языком по золотой коронке. Он подумал, что это одновременно самая фантастическая и самая логичная просьба, когда-либо им услышанная. Перед ним стояла некрасивая девочка, желающая красоты. Волна любви и понимания прокатилась в нем, но ей на смену быстро пришел гнев. Гнев на то, что здесь он был бессилен. Из всех знакомых ему людских желаний — деньги, любовь, месть, — это казалось наиболее горьким и заслуживающим исполнения. Черная девочка, которая хотела выбраться из ямы своей черноты и увидеть мир синими глазами. Его гнев рос и становился всё сильнее. Впервые он искренне желал творить чудеса. Никогда прежде он не хотел реальной божественной власти, лишь силы, заставляющей верить других в то, что она у него есть. Было так печально, так смешно, что простая смертность, а не кара Господня, отдаляли его от этого могущества. Или все же нет?