Самый безумный танковый бой в истории
Шрифт:
Работа без обеда
Рано утром, хорошо выспавшись, он занял позицию на пятом этаже дома и начал ждать. Вскоре показался немец с эмалированным ведром. Чехов повернул дистанционный маховичок, поплыл кверху крест нитей, он отнес прицел от носа солдата на четыре сантиметра вперед и выстрелил. Из-под пилотки мелькнуло что-то темное, голова мотнулась назад, ведро выпало из рук, солдат упал на бок. Чехова затрясло. Через минуту из-за угла появился второй немец; в руках его был бинокль. Чехов нажал спусковой крючок. Потом появился третий – он хотел пройти к лежавшему с ведром, но он не
Вчера снайпер определил дорогу, по которой немцы ходили в штаб, расположенный за домом, стоявшим наискосок. Определил дорогу, по которой немцы подносили боеприпасы к дому напротив, где сидели автоматчики и пулеметчики. Определил дорогу, которой немцы несли обед и воду для умывания и питья. И теперь глаза Чехова и его палец на спусковом крючке устроили немцам на этих дорогах геноцид.
В обед враги стали перемещались только короткими перебежками (к вечеру Чехов заставил их ползать). Они открыли по Дому Павлова минометный огонь, яростный и бесполезный. А потом сорок минут кричали на весь район хором: “Рус, обедать!”.
Но Чехов обедать не пошел. Наоборот это приглашение к примирению привело его в бешенство. Он увидел офицера. Тот шел уверенно, а изо всех домов выскакивали автоматчики, становясь перед ним навытяжку. И снова снайпер повернул дистанционный маховичок, поплыл кверху крест нитей, офицер мотнул головой и упал боком, ботинками в сторону Чехова.
Раскинулось море широко
В сталинградских развалинах Чехов рассказал Гроссману о сделанном им открытии: ему оказалось легче стрелять в бегущего человека, чем в стоящего – попадание получалось точно в голову. И поделился придуманной им хитростью: снайпер чаще всего обнаруживается при выстреле по вспышке, и Чехов стрелял всегда на фоне белой стены, не выдвигая дуло винтовки до края стены сантиметров на 14-20. На белом фоне выстрел не был виден.
На следующее утро солдат не пошел уже за водой для офицера. Дорожка, по которой немцы ходили за питьевой водой, стала пустынной, они пили гнилую, из котла. Когда смеркалось, Чехов, нажав на спусковой крючок, сказал: «Семнадцать».
В тот вечер немецкие автоматчики сидели без ужина и гарнизон решил спеть для них хором песню: «Раскинулось море широко». Противнику песня не понравилась, немцы открыли по Дому Павлова бешеный огонь из минометов, пушек и станковых пулеметов. Голодные автоматчики стреляли длинными очередями.
Спать им тоже не пришлось. Всю ночь с немецких позиций были слышны удары кирок и лопат, пехотинцы копали в мерзлой земле ходы сообщения. Утром, выйдя на позицию, Чехов увидел в стене дома напротив маленькую амбразуру, которой не было вчера. Чехов понял: «Немецкий снайпер», и нажал на спусковой крючок. Послышался крик, топот – немцы унесли коллегу, не успевшего сделать ни одного выстрела.
“Молочный дом”
На восьмой день на немецких позициях за площадью 9 января движение прекратилось совершенно. Немцы ходили только по глубоким траншеям, не рискуя даже перебегать из одной в другую. Чехову нужно было менять позицию.
На смену ему пришел минометный расчет сержанта Чернышенко, который первый день тренировался закидывать мину во вражескую траншею по указанию наблюдателя с чердака. Когда они научились делать это хорошо, немцев перестали спасать и траншеи.
Подавить миномет у них не
– А не боишься миной в окно не попасть?
– Проверяем траекторию реечкой, – ответил минометчик.
В конце ноября, когда вокруг 6-й армии Паулюса захлопнулось кольцо, полк Елина получил приказ перейти от обороны к нападению, атаковать через площадь 9 января и взять «молочный дом» (еще один укрепленный пункт немцев у площади – здание военторга – советская артиллерия к тому времени уже успела развалить).
– 24 ноября мы получили приказ атаковать и захватить «молочный дом», закрепиться в нем и удержаться во что бы то ни стало, – рассказывает лейтенант Афанасьев. – Впервые за пятьдесят восемь суток нам предстояло покинуть здание, выдержавшее такую осаду. Вечером в нашем доме стали накапливаться силы для атаки. Собралось здесь до сотни бойцов. Пришли комбат Жуков, заместитель комбата Дорохов, командир роты Наумов и политрук пулеметной роты. Наш гарнизон был расформирован.
Бойцы разделились на две группы, одна должна была наступать по южной стороне площади, другая – по северной. В два часа ночи они попрощались друг с другом и через окна вылезли из Дома Павлова в темноту сталинградской улицы.
– Мы ползем от воронки к воронке, натыкаемся на колючую проволоку, скрученные железные листья и прутья. Вот у кого-то звякнула обо что-то металлическая лопата. И ночная тишина треснула пулеметными очередями, темноту озарили вспышки разрывов и ракеты. Гитлеровцы обнаружили нас. Вокруг рвутся мины, с треском лопаются разрывные пули. До «молочного дома» остается метров тридцать-сорок. С криком «ура!» мы бросаемся в атаку, буквально грудью разрывая нити трассирующих пуль.
“Молочный дом” взят. На площади 9 января, заваленной убитыми и ранеными красноармейцами, остались лежать мертвый командир роты Наумов и раненый сержант Павлов, которого на себе вытащила санитарка Дома Павлова, худенькая Маруся.
Но “молочный дом” это голый скелет здания без подвала. В его простреливаемых развалинах из осыпающегося под пулями известняка гарнизон Дома Павлова тает за день. Оказать поддержку взявшей здание передовой группе советское командование не может. Проблема с коммуникацией через простреливаемую площадь.
Последнее, что лейтенант Афанасьев из того дня помнит, это как он, уже сильно раненный, контуженный и потерявший много крови, с тремя последними патронами в пистолете, обкладывает себя, лежащего, кирпичами, что успеть сделать три выстрела, когда в комнату ворвутся фашисты.
Василий Гроссман, “Глазами Чехова”:
“На фронте часто заводят разговор о храбрости. Обычно разговор этот превращается в горячий спор. Одни говорят, что храбрость – это забвение, приходящее в бою. Другие чистосердечно рассказывают, что, совершая мужественные поступки, они испытывают немалый страх и крепко берут себя в руки, заставляют усилием воли, подняв голову, выполнять долг, идти навстречу смерти. Третьи говорят: «Я храбр, ибо уверил себя в том, что меня никогда не убьют».