Самый счастливый день
Шрифт:
— Ну, это если заменить кружок по народным танцам, — высказалась Гончарова, — а то времени у нас не хватает.
Розалия Марковна на первом же педсовете мягко сказала:
— Вот Николай Николаевич молодой педагог, задорный. Он предлагает внеклассный пушкинский семинар. Правда, слово «семинар» для школы неподходящее, но я его понимаю. Хочется нового, свежего. Но как же программа, Николай Николаевич? Для восьмиклассников кружок сделать можно, а девятиклассникам он ни к чему. Дети сейчас не умеют слушать. Для девочек главное, что надеть.
Отозвался один лишь Серёжа Камсков, да и то через неделю после моего предложенья. Столкнулись мы с ним на улице у кинотеатра.
— У нас тут болото, Николай Николаевич, сплошное болото. На ваш семинар из всего класса могли бы ходить лишь два человека.
— Один из них, конечно, Коврайский?
— Один из них я.
— А другой?
Камсков посмотрел в сторону, лицо его сделалось грустным.
— Сами увидите, Николай Николаевич. Не так много народа в классе.
— Наташа?
Он усмехнулся и пожал плечами.
— Мираж, тень своей тёзки. Хотя для таких, как Маслов…
— Ты его недолюбливаешь?
— Нет, отчего же. Он неплохой, далеко пойдёт. Но скучный…
— Может быть, Стана Феодориди?
— Николай Николаевич, не вынуждайте меня давать характеристики. Я класс свой люблю.
— Серёжа, мы говорим по делу, о семинаре. И я хотел бы знать, кто второй кандидат. Но можешь не говорить. Ты любишь Пушкина?
— Не знаю. Хотел бы любить. Он ясный, а Лермонтов тёмный. Но семинара не будет. Уж это поверьте, Николай Николаевич. У нас тут болото. Гладышев тоже что-то пытался.
— Хороший учитель?
— Нервный.
— Как вы к нему отнеслись?
— Нормально. Правда, с новыми мы всегда осторожны…
Я тогда уже догадался, кого имел в виду Серёжа Камсков. Может быть, потому, что не раз ловил его тоскливые взгляды, направленные в сторону, где сидела она. А может быть, потому, что с самого начала выделил из класса именно их двоих.
Но розыгрыш? Это с ней не вязалось.
Я волновался. Как поступить? Отдать сочиненье, исправив ошибки? Оставить после уроков и говорить? Посоветоваться с кем-то? Последнее отпадало. Я уж не говорю про «опытного педагога» Розалию Марковну, но даже Вера Петровна в советчики здесь не годилась. Конечно, про день рожденья можно было узнать, но что-то гораздо большее, какой-то «сюжет» крылся за этим письмом, какой-то замысел, непохожий на примитивный розыгрыш.
В классе её называли Леся. Проходя мимо стайки девочек в коридоре, я слышал сказанное Гончаровой: «Леська у нас не от мира сего». На уроках я редко смотрел в её сторону, боялся встретить тот взгляд, который поразил меня. В тот первый день. Один раз она выходила к доске и что-то пролепетала об «образе Катерины». Именно пролепетала, проглатывая концы скучных фраз из учебника. Но голос у неё был нежный. Другого я сказать о нём не могу.
В другой раз, спеша на урок, я чуть было не сбил её в коридорном зигзаге. Она отшатнулась с портфелем, прижатым к груди, покраснела страшно и как-то забавно надула щёки.
— Вы на урок? — спросил я.
— Отпустили, — прошептала она. — Я заболела.
— Выздоравливайте! — Я поспешил дальше, но через несколько шагов оглянулся. Она стояла всё так же с портфелем, прижатым к груди, и смотрела мне вслед испуганным взором.
«Леська у нас не от мира сего». Быть может, в этом всё объясненье? Но как поступить…
Выход из положения нашёлся. Нашёлся он сам собой.
Удивительно тёплый день послало из прошлого лето. Поместившись в жёлтых хороминах сентября, он сразу почувствовал себя господином. Веяло благостью от всего. Летали в воздухе серебристые нити, и жёлтый кленовый лист так плавно и доверчиво опустился под ноги, что я остановился, поднял его и засунул в карман пиджака.
Котик Давыдов настойчиво звал на пиво. Мимо легко пробежала Лилечка: «Ой, опоздала, мальчики». Завуч Наполеон, надвинувшись животом, посоветовал отправиться в поездку за грибами. Прошёл неуклюжий Розанов, разгребая воздух взмахами непомерно протяжных рук и бухая в землю огромными башмаками.
— А в гости когда? — напирал Котик. — Ты обещал.
Я отговаривался тем, что Вера Петровна редко бывает дома.
— Теряем время, — настаивал Котик. — Или ты желаешь жить монахом?
Кстати, выяснилось, что не только «на обаянии» держался пресловутый «аристократизм» Котика. Буфетчицу Саскию он за бока не щипал, но в пятом классе учился её нерадивый сын. По всем предметам он имел тройки и двойки, зато по английскому крепкое «хорошо». Об этом язвительно заметила на педсовете Химоза, но Котик немедленно огрызнулся: «Каков преподаватель, таков и ученик, дорогая Анна Григорьевна. Это не я сказал. Это сказал знаменитый педагог Песталоцци».
— Цитируй, — проповедовал по этому поводу Котик. — Смело цитируй, мой друг. Я ещё в школе понял, надо лепить цитаты. При этом не надо искать! Выдумывай смело! Ты полагаешь, Песталоцци произносил такие банальности? Может, и произносил, не знаю. Ты видел, как заткнулась Химоза? Таких можно поставить на место только цитатой. Дескать, Маркс сказал то, а Фридрих это. Они доверчивы и покорны, как дети. Это племя начётчиков, поверь, старина. У них нет своего мненья. Им только кажется, что это своё. На самом деле они вычитывают из газет, из трудов, а больше всего из сборников этих самых цитат. Что такое цитаты? Фраза, полфразы, треть фразы, вынутых из контекста. Это ложь во имя какой-то мысли. Поэтому не стесняйся, лги смело! Они же все лгут! Главное, уметь придумать цитату. Главное, умело выбрать уста. Уста необходимого в данный момент гиганта. На педсовете Макаренко, Песталоцци. На партсобрании знаешь сам. Ты, кстати, партийный? Ах, да, я забыл. Но на скамейке с девушкой! Тут как объект. Для одних Шекспир, для других Асадов.
— Что ж, и за них выдумывать?
— А как же! — воскликнул он. — Может, у тебя феноменальная память? По мне, лучше воображенье, чем память. Однажды я загулял, не можешь представить, с кем. Такое бывает раз в жизни! В Москве, старина, в Москве. Одно только то, что на ней была песцовая шуба в сто тысяч, поможет тебе понять. Да и не в шубе дело. Квартира на самом Арбате, и какая квартира! Ну, муж, это ясно. Старик, не подумай, что я балдею от этих аристократок. Мне наплевать. Но женщина! Ты бы видал! За ней такой народ волочился! Но я убил её одной фразой.