Самый счастливый день
Шрифт:
Прочие учителя быстро слились для меня в безликую массу. Они что-то говорили, бегали с журналами, жаловались, просили и вслух проклинали свою профессию. Стоит, быть может, упомянуть ещё Лилечку, Лию Аркадьевну Сахарнову, молоденькую голубоглазую хохотушку, ангельское создание, чистившее на уроках ноготки и получавшее любовные послания как от инженеров теплостанции, так и собственных учеников — десятиклассников. Подлетая ко мне и Котику, она сообщала радостно:
— Ой, мальчики, меня достают!
Преподавала Лилечка ботанику, зоологию, анатомию. Словом, весьма естественное в природном смысле создание. Впоследствии она вышла замуж за лейтенанта, родила двойню и безмятежно доживала свои дни в каком-то гарнизоне.
Я преподавал в нескольких классах, но первый же школьный день и остальные события связали меня с 9-м «А». По тогдашним временам это был класс неполный. В прочих до тридцати учеников, в 9-м «А» всего двадцать три. Дело в том, что летом несколько семей, в основном военных, покинули город. Класс сразу лишился четырёх человек. Теперь в нём училось десять мальчиков и тринадцать девочек.
Среди них были любопытные натуры. Например, Толя Маслов. Прирождённый вожак, крепко сбитый спортивный парень, неизменно хранивший суровый вид. Не двоечник, не забияка, что обычно вытекает из перечня подобных характеристик, а, напротив, отличник и, что говорится, из хорошей семьи. Разумеется, он был неизменным комсоргом.
При Маслове состоял адъютант, причём он любил их менять. На моей памяти перебывало несколько, но в самом начале «должность» занимал бледнолицый и тихий Прудков. В обязанности адъютанта входило постоянное присутствие при комсорге, почтительное, но не подобострастное к нему отношение и даже имитация дружбы, хотя равноправием тут и не пахло. К Маслову тянулись также Валет и Петренко.
Прямым антиподом Маслова был второгодник Андрей Проханов, попросту Проха. Кулачник, двоечник, парень из неблагополучной семьи. Проха имел влияние сразу на трёх десятиклассников: увальня Куранова, ушастого разгильдяя Орлова и замкнутого нелюдимого Струка.
Сферы влияния Прохи и Маслова явственно разделялись. Они не ссорились между собой, а иногда даже под ручку ходили по коридору, переговариваясь, как полководцы двух равнозначных армий. Напряжение меж тем ощущалось.
Ещё был курчавый ангелок Олежка Коврайский, витавший скорее в небесных сферах, чем пребывавший в земных Бобрах. Учился он плохо, но прекрасно чертил и сочинял странные вирши. В процессе сочинительства он находился постоянно. Засунув в рот ручку и возведя голубые глаза к потолку, он то шевелил губами, то склонялся к тетради, записывал всё, что пришло на ум.
Беззащитного Коврайского наверняка терзали бы с той и другой стороны, но был у него покровитель, Сергей Камсков. Он сразу заинтересовал меня. Стройный, высокий, безусловно сильный, а главное, очень способный. Держал он себя с необыкновенным достоинством. Слушал с вниманием, отвечал ясно и коротко, не допускал пошлостей, так характерных для разговора подростков. Его уважали все, и все искали с ним дружбы. Но Камсков держался отдельно, хотя был ровен с Масловым, Прохой, равно как и с Орловым или Валетом. Его глаза теплели в момент, когда крошка Коврайский читал ему свои сочиненья. Было что-то влекущее в этом юном ещё человеке. А самое главное, он, именно он приблизился к тайне, которая окружала её загадочный лик…
Как я тоскую по ней! Так много минуло лет, а я ничего не забыл. И тот взгляд, тот пристальный взгляд всё вспыхивает, всё болит перед моими глазами. Сначала круженье неразличимых лиц, а потом ровно так же, как рулетка усмиряет свой бег и остриё замирает, указывая в одну точку, её глаза соединились с моими. И до сих пор это так, наши взоры слиты навеки. Эта блестящая острая нить пронзает пространство. От звезды к звезде, через тьму, через вечность…
Среди девочек безусловным лидером была Наташа Гончарова. Странное совпадение. Она и похожа была на ту Гончарову, которую одни вот уже сотню лет чернили, другие возводили в идеал. Но если в обаянии пушкинской Натали современники находили «романтизм», то красота моей ученицы казалась скорее античной, а временами и вовсе надменной, в особенности если рядом оказывался предмет, достойный её вниманья. Чуть ли не половина старшеклассников школы «бегала» за Наташей. Я знал и трагически влюблённых. Наташа была неприступна.
Стана Феодориди могла бы составить конкуренцию Гончаровой. За счёт своей живости, лёгкого права и бесшабашности, свойственной людям южного происхожденья. Она была невелика ростом, смугла и очень хороша, когда во время живого спора у неё разгорались щёки. Но конкуренция отпадала, так как Наташа и Стана были связаны той нежной девичьей дружбой, когда негласная «конвенция» исключает пересечение интересов.
Разделения у девочек не было, все они тянулись к Наташе и Стане. И тихая Оля Круглова, и вспыльчивая Аня Струкова. Толстая покорная Иванова, сидевшая на одной парте с Верой Фридман, списывала тем не менее у Станы, вернее, та умудрялась передавать ей шпаргалки с соседней парты. Правда, двойняшки Орловские держались особняком, методично похрустывая принесёнными из дома сухариками. Но это двойняшки…
Кого-то я напрочь забыл. Были, были ещё ученицы. Вот там, на последней парте. И, кажется, смотрят на меня из далёких лет, и что-то шепчут, кивают. Нет, не припомню…
Но как описать тебя? Сказать, что ты хороша? Не решаюсь. Линии чистые, безусловно. Недовершённость? Да, и большая. Младенческая угловатость. Матовая бледность лица, нежного, тонкого. Прямые волосы до школьного воротничка. Глаза? Цвета Балтийского моря в ненастный день. Топкие серые брови дугами. Веки немного приспущены, отчего взгляд слегка отрешённый. Но когда они поднимаются, как в тот первый день, в серо-синих глазах возгорается искра и вольтовой дугой перелетает в тебя. Что ещё? Полные нежные губы. Розовые. Пастельного тона. Удивительная грация тонкого, ещё не сложившегося тела. То там, то здесь выступают не омягчённые плотью углы, но любое движенье непостижимо соединяет их в плавную линию. Удивительная пластика рук. Узкая кисть, длинные пальцы. Лёжа на парте, подпирая щёку или сжимая мел, они всегда занимают балетную позу. Это можно сказать и о теле, но не в прямом смысле, не в образе полотен Дега, а другом, глубинном, хотя бы смысле того изящества, которым веет от самого слова «балет».
Но нет, всё не так, не точно, отсутствует главное. Как подыскать слова?..
— Егорыч, почему ты её написал?
— Не знаю, приснилось. Здесь странные снятся сны. Ты увидишь. Снилась мне несколько раз в этом красном берете. Помнишь его?
— Вот он, Егорыч. Все годы со мной.
— Бог мой! И вправду…
— Я ведь и ехал сюда для того.
— Вспомнить хотел?
— Егорыч, Егорыч. Разве такое можно забыть?
— Годы идут.
— Смотри, он такой же красный. Немного вот здесь порыжел.
— Она мне снится, глядит на меня и словно хочет сказать. Я ей шепчу, говори, говори. А она только губы откроет и снова молчит. Ах, какое святое созданье! Я плакал во сне.
— И мне она тоже снится. Но не потому я приехал, не потому. Поверишь ли мне, Егорыч, я получил от неё письмо.
— Письмо получил? Когда же?
— Этой весной, в апреле.
— Ты шутишь! Как мог получить ты письмо?