Самый счастливый день
Шрифт:
— Да так, — лейтенант чуть зевнул, — с детства не кушал…
Мытная оказалась уютной деревянной комнатой с устоявшимся банным запахом. Как пояснил немногословный Головченко, это и была банька, которую пристроил к вокзалу служивший до Васина начальник охраны. Однако ему не повезло. Явилась инспекция, какой-то особо придирчивый генерал, и баньку велено было прикрыть, начальника же за множество самоуправств убрали в другое место.
В комнате стоял топчан и болталась голая слабая лампа на длинном шпуре. За маленьким окном колотился дождь, но среди сплошного охристого дерева было ещё
— Во сколько поезд? — поинтересовался я.
Головченко отвечал, что около десяти. Время подремать оставалось.
— Не проспите, — сказал Головченко. — Я меняюсь. — С этими словами он удалился.
Я прилёг на убогий бугристый матрас, заправленный столь же убогим вытертым одеялом. Дождь за окном припустился сильнее. Теперь он не был беззвучным, иногда он кидался в стекло и нажимал на него своей маленькой силой. А то отступал и шлепотал в отдаленье, терзая листву окружных деревьев.
Я тупо смотрел в потолок. Ещё до того, как взялся за это дело, не покидало меня ощущение, что ничего не выйдет. Так и шло поначалу. Как подступиться? Где отыскать нужные связи? Всё было покрыто непроницаемым мраком секрета. Люди, к которым я обращался, однозначно покачивали головой. Да что вы, старик! Я же не министр обороны. На меня смотрели с недоуменьем. Закрытый район, вам понятно? Но там же бывают люди, я даже с одним говорил. Это с кем же вы говорили, фамилия, имя? Не помню. То-то. Нет, даже и не старайтесь, бесполезное дело. Да и зачем это вам? Нет, в самом деле, зачем? Да я хотел написать… Ах, написать! Не смешите. Разве об этом писали? Вот разрешат, тогда напишите. Да нет, не писать, конечно. Это я так. Личное дело. Просто я жил там когда-то, и… личное дело. Клад закопали? Ладно, старина, не темните. Нам дела нет до ваших причин, устроить это нельзя. Невозможно! И не ищите себе приключений, наш вам совет: оставьте своё любопытство.
Но оказалось, возможно. Нет невозможного в нашем мире. Мне повезло. Встретил в метро однокурсника. Не сразу друг друга узнали. Узнав, обнялись, расцеловались, пошли в ресторан. И однокурсник этот, представьте, оказался прямо причастным к делам, которые мне не давали покоя. Что нужно иметь для счастья на этой земле? Вернее, в той точке, где спрятано счастье? Нужно иметь однокурсника, однокашника, друга детства, земляка, наконец. И счастье у вас в кармане. Маленькое, конечно, заячье, но и оно может создать на короткое время иллюзию благостной жизни.
Однокурсник мой оказался бесстрашным и расторопным. Он разом собрал все бумаги, при этом с некоторой пользой для самого себя, ибо не было в его отделе охотников выполнить неотложное поручение, которым он обременил меня. Кроме всего, я открыл однокурснику истинную причину, по которой меня неудержимо тянуло в это глухое, забытое, а теперь уж и страшноватое место. Он понял, мой милый приятель. В институтские времена мы с ним крепко дружили, потом растерялись, но бывают ведь отношенья, которые восстанавливаются мгновенно, словно не было нескольких лет разлуки и розной жизни.
И вот такая накладка. Неужто после немыслимой удачи придётся отступить? А смогу ли я повторить свой наезд, неизвестно. Проклятая форма тринадцать! Знал ли о ней приятель? В силах ли он достать и эту бумагу? Он и сейчас рискует, сотворив из меня подставное лицо, хватит ли у него отваги всё довершить?
Но с капитаном
Дождь, нескончаемый дождь. Пахнет деревом. Едва светит лампа. Сентябрь. Купина Неопалимая. Ах, боже мой, я помню, я всё это помню. Так явственно предстают передо мной картины. И что-то больно вспыхивает перед глазами. Да, да, красный сентябрьский свет, горенье куста, горенье её улыбки…
Я заворочался. Нет, невозможно лежать. Я сел, поднял сумку, раскрыл и нащупал рукой. И вот он передо мной, красный берет, старая шапочка из мягкого бархата, рыжеющего местами, протёртая кое-где до явственной сетки. Я зарыл в красный бархат лицо и снова в который раз ощутил тот давний, неуходящий запах, от которого сжимается сердце и мучительные воспоминания набегают из прошлого, тесня, окружая со всех сторон…
Когда в окошке забрезжил неверный свет, я покинул баньку и вышел в тот же мокрый промозглый сентябрь. Но листва хорошо держалась. Ещё зелёная, отмытая бесконечным дождём, она обильно украшала пристанционные кущи.
Я посмотрел на часы, половина восьмого. Интересно, когда появляется капитан? Судя по всему, тут спокойная захолустная жизнь, и вряд ли начальство поднимается рано. Я огляделся. Кажется, и знакомо, но всё же признать нелегко. Ещё бы, минуло лет полтора десятка. Вокзал, правда, чем-то напоминает прежний, но всё вокруг изменилось. Вернее сказать, исчезло. Тут вот, чуть ли не от путей, начиналась улица, называлась, конечно, Вокзальной. Теперь лишь бесформенные кучи щебня, песка и глины. Справа от станционного павильона высилось нелепое сооружение, напоминавшее большой сарай, но имевшее вывеску «Дом культуры». Теперь на этом месте аккуратный беленький домик, судя по всему, казарма охраны. За водокачкой на обратной стороне простиралось лоно довольно широкой реки, теперь за разросшимися купами и его совершенно не видно. И, наконец, отсутствует главная примета былого пейзажа, десять огромных крейсерских труб теплостанции. От этого местность сразу потеряла индустриальное величие, не говоря уж о том, что дымное полотно всегда закрывало полнеба. Теперь же, лишённое мощных подпор, оно смотрелось вялым и как бы беспомощным.
Платформа была пустынна. Где же патруль? И, честно говоря, я не мог сообразить, как найти ту комнату, в которой ночью со мной говорил лейтенант.
Я обошёл вокзал. Да, прежний напоминает, но безусловно состарился и позабыл те радостные дни, когда от его свежих стен трогался на Москву первый состав с масляно-чёрным, украшенным красными лентами новеньким локомотивом.
У бесцельно торчащего, лишённого проводов столба стояла понурая лошадёнка. Старик в брезентовом сером плаще пристраивал на телегу поклажу. Я подошёл.
— Не подскажете, где мне найти капитана Васина?
— Доброго здравия, — ответил старик, мельком взглянув на меня. Ответа он мне не дал, а продолжал ворочать тяжёлый мешок.
— Может, в казарме? — спросил я неуверенно.
Старик бросил на меня ещё один взгляд и произнёс будничным голосом:
— Ты, что ль, Николай Николаич?
Я оторопел. Старика я не помнил и тем более никак не ожидал встретить в этих местах знакомца.
— Не узнаёшь? — спросил тот. — А я вот тебя признал, хотя повзрослел ты изрядно. Что приехал?