Самый жаркий день
Шрифт:
– Мистер Лайдон, я дам Вам еще один шанс сказать правду. Потом снова будет боль и страдание.
– Мисс! Как Вы можете потакать такому варварству! Мы же цивилизованные люди!
– Может быть, – я пожала плечами. – Но сейчас Вы в заточении на самом краю России, прибыли из еще более диких мест, и о судьбе Вашей не узнает никто. И не пытайтесь вызвать во мне сострадание, ваши соотечественники вытравили его из меня смертью моего отца, покушениями на меня и на моего Императора. Вопрос, от которого многое зависит: Вы знаете Александра Дюпре, графа Каледонского?
– Не знаком с этим…
Аслан
– Повторяю вопрос: вы знаете Александра Дюпре, графа Каледонского?
– Да, дьявол вас побери! Знаю! Графа многие знают!
На этот раз черкес кивнул без особой уверенности, но я и сама поняла, что вопрос поставила неверно. На него можно было дать слишком размытый ответ.
– Дюпре давал Вам указания?
– Нет!
Аслан снова неопределенно покрутил рукой.
– Вы получали приказы, которые Дюпре отдавал пусть и не лично Вам, но через кого-то?
– Нет… да!!! Да, черт вас раздери!
– Что было в приказе по поводу меня?
Лайдон замолчал, собирая остатки сил и все свое мужество. Я подошла к нему, присела, положив руки на его колени, и посмотрела в глаза. Свет привычно нашел в чужой душе страхи, а сейчас их было столько, что в разуме англичанин оставался путем невероятного напряжения. Поэтому и ударила я осторожно, чтобы не свести его с ума окончательно.
В чем суть страха?
В том, что он дает надежду.
Сквайр Лайдон до одури боялся расстаться с жизнью в грязном подвале. Стоило мне надавить именно сюда, как в нем проснулась надежда, что если все рассказать, то эти ужасные люди освободят пленника, и можно будет вернуться на уютный остров, забыв о приключениях до конца дней своих.
И Стивен сломался. Со слезами на глазах он заговорил, и Аслан только кивал, а иногда знаком просил задать уточняющий вопрос.
Всю операцию задумал граф Каледонский, пусть земля под ним разверзнется. О том, что русские планируют какую-то активность в Индии или на подступах к ней, в Лондоне проведали давно, но каких-то точных сведений не было. Подробностей лейтенант Лайдон не знал, поэтому спрашивать его о последних событиях в Петербурге было бы бессмысленно, ведь последние три года он провел в Махараштре и Непале. Отмеченный командованием за храбрость и сообразительность, молодой сквайр получил предложение перейти в подчинение ведомства Дюпре, отвечающего за тайные интриги. Способность к языкам сыграла свою роль, давались они Стивену легко. Работа оказалась грязной: убийства, подкуп, деяния, названные странным словом «провокация» – все для того, чтобы поступь Британской Ост-Индской компании была легка и неудержима, чтобы сапоги ее солдат оскверняли уже ослабленные внутренними раздорами земли.
Со мной же получилось если не случайно, то близко к тому. Лайдон получил приказ сопровождать тайное посольство в Хиву и Багдад, где до англичан и дошли слухи о каких-то странных делах на южных границах России. Мол, иблисовы телеги с невероятной скоростью перевозят солдат к самому Оренбургу, и скоро небо упадет на землю. В Багдаде англичан приняли холодно, а вот хорезмский хан приветил их с необычайным радушием, к их удивлению и счастью не только не потребовав мзды, а еще и предложив плату за помощь в обучении войск. Начальник миссии просьбу уважил, а Лайдона с караваном отправил на север.
И уже в пути-то лейтенант и выяснил, что в пограничном городе объявилась некая дама со светлыми волосами, прибывшая вместе с войсками. Можно было бы гордиться: мои приметы оказались среди прочих лиц, являющихся злейшими врагами Компании. Стивен сопоставил и с уверенностью решил, что беловолосая женщина – это и есть мисс Александра Болкошн, за смерть которой сам граф Каледонский заплатит золотом по ее весу, а за голову – алмазами. Сколько поместится в череп.
Поэтому и проявил недюжинное усердие, по собственной инициативе организовав убийство.
– И Вы говорили о милосердии, мистер Лайдон? Бог Вам судья, впрочем.
Я повернулась к Некрасову, сиявшему начищенным самоваром.
– И зачем было нам мучить его, Ваше Сиятельство? Вон как Вы сами справились.
– Зла на него была, – я вздохнула с притворным раскаянием. – И ломать проще, когда он уже в ужасе. Вы все поняли?
– Я говорю плохо, но понимаю отлично, – обиделся полковник. – А вот как Ваш черкес правду определяет, если он на их языке ни слова сказать не может?
– Мне все равно, Ваше благородие, – ответил Аслан. – Я ощущаю правду и ложь, а уж на каком он там лопочет – без разницы.
– Какая у вас отличная компания для сыска! Одна страх наводит, другой вранье изобличает. Нам бы так, Фрол, а?
– Мы, Ваше благородие, и сами справляемся с Вами, – ухмыльнулся казак и щелкнул клещами, чем привел англичанина в еще больший ужас.
Ведь вроде все рассказал, а пытка вдруг и продолжиться может, кто их этих русских знает. Может, они от самого процесса удовольствие получают.
– Вы идите, Александра Платоновна, дальше мы сами, – полковник перешел на английский. – Выясним все и про Хиву, и про Багдад, и про Афганистан, и про дела индийские. Потом Вас пригласим, чтобы задать этому извергу простой вопросик: правда ли все то, что он нам рассказал. И если нет…
Фрол снова щелкнул клещами, а сквайр Лайдон заплакал.
Я смотрела на текущие по окровавленному лицу слезы и тихо спросила Некрасова:
– Вы же не оставите его в живых?
– Ни в коем разе, графиня. Случиться может всякое, а нам случайности не нужны. Но ему об этом знать не надо.
Он пытался углядеть в моем лице жалость, сострадание, но дождался только удовлетворенного кивка.
Когда я поднялась на улицу, Аслан, пристроившийся справа, сказал:
– Страшная ты стала, Саша. Изменилась сильно.
– Что, – грустно улыбнулась я, – не люба больше?
– Люба мне Танюша, ты мне такая нравишься… нет, неправильное слово. Такая ты более… правильная. К своим добра, а к врагам беспощадна. Когда Макаров два года назад нас к тебе приставил, казалось, что сложно будет. Много в тебе было мягкости и милости даже к подлецам. А теперь я бы поостерегся на твоем пути вставать. Гриша говорит, главное, чтобы ты с пути не сбилась, но он не видит Света. А я вижу, и вижу правду в пути твоем.