Самый жаркий день
Шрифт:
Бондарь мял в руках шапку, но смотрел на меня с достоинством, присущим воровскому племени высшего порядка. Такие не будут лебезить перед приставом или судьей, любое наказание воспримут, как перст судьбы. Кивнут и пойдут по этапу, кумекая, как можно сей горькой доли избежать по возможности.
– Достал меня Спиридонов, Ваше Сиятельство, – ответил Михайло. – Как знал, где я буду, прямо над телом и повязал. Никакой слам не помог бы, сгорел, как пить дать.
– И так спокойно передо мной явился, душегуб? – взъярилась я.
– Я за вину свою получил, Ваше Сиятельство, – спокойно ответил Бондарь. – То дела наши были. Грех взял на
– Врет, – сказал Аслан. – Не полностью, но врет.
Михайло с удивлением посмотрел на черкеса, о чем-то подумал и все же добавил:
– Задолжал он еще многим, потому и в оборот взяли. А как узнали, что он с девками делал, то уже и не выдержал. Ткнул его. Он же каплюжным лил, от того безнаказанность и чувствовал.
– То есть первопричина именно в том, что лил каплюжным?
Каторжник пожал плечами: мол, как хотите, так и понимайте. Кульмин на эту сцену смотрел с любопытством, пытался понять, откуда это графиня, приближенная ко Двору, знает воровской арго, так еще и общается с разбойником чуть ли не как с ровней.
От сторожки прибежал солдат, на ходу сдергивая с плеча ружье. Он только открыл рот с намерением отругать каторжника, посмевшего заговорить с дворянкой, но я его остановила.
– Интересный экземпляр, – хмыкнул полковник. – Убийство, но обрит как срочный. Видите: голова выбрита от уха до уха. Был бы на пожизненной каторге, то брили бы от лба до затылка половину. Презабавно смотрится. Ну-ка, злодей, объясни-ка, почему ты за такой грех не до гроба в кандалах?
Михайло обернулся на Кульмина, раздумывая, отвечать ли, но и сама я нетерпеливо кивнула, требуя рассказа.
– А это заслуга Ее Сиятельства. Помог я ей в одном… важном деле. И пристав о том помнил, поэтому и срок дали. Сюда и попал к счастью своему. Все не камень где-нибудь долбить или канавы в мороз в Сибири копать.
– И в самом деле, – почему-то смутившись подтвердила я. – Сей господин своим злым умением предотвратил побег такого преступника, что мог на милость рассчитывать.
Полковник снова хмыкнул, особой веры в его взгляде не было. Но и поверить в историю, что графиня могла задолжать каторжнику-убийце было бы сложно. Вот только рассказывать все подробности той истории не следует.
– Ваше Сиятельство. Как Николай Порфирьевич поживает? – спросил Бондарь.
Я помрачнела и выдавила из себя:
– Убили его, Михайло. Влез он в дела политические, с тем самым делом, в котором ты помог, связанные.
Каторжник широко перекрестился и прошептал короткую молитву. Это меня удивило, но Бондарь махнул рукой и вытер внезапную слезу.
– Правильный пристав был. Эх…
Солдат из конвойных нетерпеливо переминался с ноги на ногу, однако встревать в разговор не решался. Но тут сам Михайло повинился, что ему пора бы бежать, ведь отправили его с поручением к интендантам, которые должны выдать каторжным недостающую одежду взамен прохудившейся на работах. В Оренбург перевели целую артель проложить еще одну ветку путей на «банхофе» – станции. Долей своей тать был весьма доволен и считал, что повезло ему несказанно. Пусть к труду его руки были непривычны, дело, порученное осужденным, оказалось неожиданно интересным и не самым тяжелым. Условия для арестантов оказались сносными, поэтому и в самом деле
– А ружье доброе, Ваше Сиятельство! Мартын наш из такого за пять сотен саженей попадет непременно.
– Мартын может, – подал голос конвоир.
И тут уже мы с полковником заинтересовались – что это за персонаж такой, который непременно пошлет пулю точно в цель на таком расстоянии.
– Из беглых промысловиков, – ответил солдат. – Стреляет – от Бога дар! Мы, пока начальство не видит, ему ружье даем и на спор ставим, попадет ли. Так Мартын просит один выстрел для привычки, а вторым каждый раз, как белке в глаз. И господа офицеры о нем уже прознали, даже на охоту его один раз взяли!
– Надо и нам с этим Мартыном познакомиться, – сказал Кульмин.
Полковник, сам себя считавший стрелком хоть куда, явственно приревновал.
На следующий день состоялось неудачное знакомство с приписанным к экспедиции священником. Закутанный в вытертую шубу дядька не дал мне даже представиться, как огорошил громоподобной речью:
– Покайся, отступница! Отринь бесовского идола своего! Забудь черное колдовство, от него идущее!
Я настолько растерялась, что и не нашла сразу, что ответить. А поп меж тем продолжил яростное обличение меня во всех тяжких грехах, распалялся он все больше и больше, брызжа фанатичным и праведным гневом. Оказавшийся рядом генерал Ланжерон успел подхватить меня под руку и утащить из залы, не дожидаясь моего взрыва. Где и кто выкопал и отряхнул от затхлой пыли этого твердолобого священника, оставалось загадкой, но ума сей человек явно был недалекого. Как можно было назначить в поход, возглавляемый манихейкой, неистового ретрограда!
Поп продолжал исходить громкой проповедью даже тогда, когда за нами закрылась дверь. Александр Федорович посоветовал мне прогуляться на морозце, успокоить жаркий гнев внутри, мне осталось только кивнуть. Григорий и Тимофей пристроились позади, мои же ноги понесли меня на берег Урала, который еще не так давно назывался Яик, но после пугачевского бунта был переименован Екатериной. Дабы даже в памяти не осталось яицкого казачества, замаравшего себя в чудовищной смуте.
Река все также оставалась скованной льдом, а день выдался прелестным. На солнце снег искрился миллионами маленьких бриллиантов, не было ветра, щипающего щеки, только умиротворение. Григорий встал чуть в стороне, приглядывая за прохожими – опасается еще одного покушения. Тимка пинает сугроб сапогом рядом, думает о чем-то своем. В благостной тишине удалось пробыть минут десять, когда на расчищенной тропинке появился еще один служитель Господа, но на этот раз богаче одетый и властным достоинством светящийся. Охранники подобрались, но покорно стянули шапки, когда большеносый священник осенил их крестом.
– Что ж, Александра, дщерью называть тебя не буду, не признаешь ведь Господа нашего Иисуса, – несколько сварливым голосом начал разговор чернорясый.
Даже тулуп на нем был выкрашен в тот же цвет, как и головной убор. Борода без усов казалась неприятной: не жесткая мочалка, что было бы привычно, а будто бы девичьи волосы к подбородку прикрепили.
– Отчего же, почитаем Иисуса из Назарета как одного из пророков. Прошу прощения, не представлены мы…
– Феофил я, епископ Оренбургский и Уфимский.