Самый жестокий месяц
Шрифт:
– Уж не был ли он влюблен? – спросил Гамаш.
– Не знаю. Но его чувства, мне кажется, выходили за границы обычного уважения. Ее уход огорчил его.
– А потом она приехала сюда, – сказал Гамаш, откинувшись на спинку стула.
В дверь постучал Оливье – принес кофе и поднос с десертом. Он задержался несколько дольше, чем, на взгляд Гамаша, было необходимо, и наконец ушел, сметя крошки со стола, но не получив ни крошки информации.
– Детей у нее нет? – спросил Лемье.
Лакост отрицательно покачала головой и взяла шоколадный мусс в хрустальном бокале, украшенный
Бовуар увидел, что остался один бокал с муссом. Лемье взял фруктовый салат, и Бовуар вздохнул с облегчением, хотя и продолжал взирать на агента с подозрением. Кто же это предпочитает фруктовый салат шоколадному муссу? Но теперь перед ним стояла ужасная дилемма – этакий кулинарный «Выбор Софи» [51] . Один мусс. Что делать – взять самому или оставить Гамашу?
Он вперил взгляд в десерт, потом посмотрел на Гамаша, который тоже не сводил взгляда. Но не с десерта, а с него, с Бовуара. По лицу его гуляла едва заметная улыбка и что-то еще. Бовуар редко видел такое выражение на лице шефа.
51
Имеется в виду роман Уильяма Стайрона «Выбор Софи», героине которого приходится делать страшный выбор в условиях немецкого концентрационного лагеря.
Грусть.
И тут Бовуар понял все. Понял, почему Николь до сих пор остается в команде. Почему Гамаш даже берет ее с собой сегодня.
Если офицеры, преданные Арно, хотели отомстить Гамашу, то наилучшим способом для этого было внедрение крота в его команду. Арман Гамаш понимал это. И вместо того чтобы уволить ее, решил сыграть в опасную игру. Он оставил ее в команде. Более того, он приблизил ее к себе, чтобы наблюдать за ней. При этом он делал так, чтобы она как можно меньше соприкасалась с другими. Арман Гамаш своим телом прикрыл их от гранаты, какой была Иветт Николь. Сделал это ради них.
Жан Ги Бовуар протянул руку, взял десерт и поставил шоколадный мусс перед Арманом Гамашем.
Глава двадцать пятая
Клара Морроу провела рукой по волосам и уставилась на работу, стоящую на мольберте. Как же это полотно так быстро из блестящего превратилось в дерьмовое? Она снова взялась за кисть и снова положила ее. Ей нужна была более тонкая кисть. Найдя такую, она обмакнула ее в зеленую масляную краску, чуть-чуть – в желтую и подошла к картине.
Но сделать ничего не смогла. Она больше не знала, что хочет сделать.
Волосы Клары торчали во все стороны, посверкивая синей и желтой краской. Она могла бы зарабатывать на жизнь как клоун Клара. Даже на лице у нее были мазки краски; правда, ее глаза испугали бы любого ребенка, подойди он поближе к такому клоуну.
Загнанные, полные страха глаза за неделю до приезда Дени Фортена. Он позвонил сегодня утром и сказал, что хотел бы привезти с собой кое-каких коллег. Это слово – «коллеги» – всегда возбуждало и интриговало
Клара отошла от мольберта – она стала бояться своей работы.
В дверях появился Питер:
– Посмотри-ка на это!
«Пожалуй, придется закрывать дверь, – подумала Клара. – Чтобы не мешали». Она никогда не мешала Питеру, когда он работал, так с какой стати он считает нормальным не только заговаривать с ней, но и ждать, что она выйдет из мастерской, чтобы на что-то там посмотреть? На кусок хлеба с дыркой, похожей на королеву? На Люси, засунувшую голову под ковер? На птичку в кормушке?
Все что угодно, если оно было лишено какого-то смысла, могло стать поводом для Питера оторвать ее от дела. Но Клара знала, что несправедлива. Если в чем-то она и могла быть уверенной, так это в том, что Питер самая главная ее опора, пусть он не всегда понимает ее работы.
– Быстрее!
Он возбужденно поманил ее рукой и исчез.
Клара сняла халат, при этом размазав краску по блузке, и вышла из мастерской, стараясь не зацикливаться на том, что испытала облегчение, выключив свет.
– Смотри.
Питер почти потащил ее к окну.
На деревенском лугу Рут с кем-то разговаривала. Но рядом с ней никто не стоял. Правда, в этом не было ничего необычного. Странно было бы, если бы нашелся кто-то, желающий ее выслушать.
– Подожди, – сказал Питер, заметив нетерпение жены. – Смотри! – радостно воскликнул он.
Рут закончила свою речь, развернулась и медленно двинулась по лугу к своему дому с полотняной сумкой, полной продуктов. Она шла, а следом за ней словно двигались два камешка. Какие-то пушистые камешки. Птицы. Возможно, вездесущие синички. Но в этот момент та, что шла первой, захлопала крылышками и чуть взлетела.
– Утки, – с улыбкой сказала Клара.
Чувствуя, как спадает напряжение, она смотрела на Рут и двух утят, которые строем шли к маленькому дому по другую сторону луга.
– Я не видел, как она ходила к месье Беливо за продуктами, но Габри видел. Он позвонил мне и велел посмотреть. Пташки явно ждали ее у дверей, а потом пошли за ней на луг.
– Интересно, что она им говорила?
– Наверное, учила их браниться. Можешь себе такое представить? Наша собственная туристическая достопримечательность – деревня с говорящими утками.
– И что же они будут говорить? – спросила Клара, с улыбкой глядя на Питера.
– Идите в жопу! – одновременно произнесли они.
– Только у поэтессы может быть утка, которая говорит «идите в жопу», – со смехом сказала Клара.
Потом она увидела, как из бистро вышли полицейские и направились к старому вокзалу. Она подумала, что хорошо бы подойти поздороваться, может, выведать что-нибудь, но тут увидела, как инспектор Бовуар отводит в сторону старшего инспектора Гамаша. Судя по тому, что видела Клара, младший говорил и жестикулировал, а старший – слушал.