Самый жестокий месяц
Шрифт:
– Ах да. Насколько я помню, тут сработало несколько соображений. Мадлен, похоже, неплохо провела время на первом. Сказала, что было глупо, но как в парке аттракционов. Ну, знаете, как мы любили кататься на «американских горках», чтобы дух захватывало, или заходить в дом с призраками. Мне это показалось забавным, и я пожалела, что меня не было на первом.
– А Софи?
– Ну, она-то с самого начала загорелась этой идеей. Хоть какое-то развлечение в этом захолустье, как она говорит. Софи с нетерпением ждала этого весь день.
Оживление медленно покинуло лицо Хейзел. Бовуар
– Кому могло понадобиться убивать ее? – спросил Бовуар.
– Никому.
– Но кому-то все же понадобилось.
Он старался действовать мягко и осторожно, как это получалось у Гамаша, но даже для его собственных ушей эти слова прозвучали как обвинение.
– Мадлен была… – Хейзел аккуратно двигала руками перед собой, словно проводя слова или проталкивая их в воздух, – она была солнышко. Если она появлялась в чьей-то жизни, там становилось светлее. Не потому, что она что-то делала. Вот я что-то делаю. – Рука Хейзел показала на строй кастрюлек. – Суечусь, пытаюсь помочь людям, даже когда меня не просят. И я знаю, что это может раздражать. А с Мадлен было иначе – люди просто чувствовали себя лучше в ее присутствии. Объяснить это трудно.
«И тем не менее, – подумал Гамаш, – она мертва, а ты жива».
– Мы считаем, что Мадлен за обедом получила дозу эфедры. Она не жаловалась на еду?
Хейзел подумала, потом отрицательно покачала головой.
– Она ни на что не жаловалась в тот вечер?
– Нет. Она была всем довольна.
– Насколько я понимаю, она встречалась с месье Беливо. Что вы о нем думаете?
– Он мне симпатичен. Мы ведь дружили с его женой. Она умерла почти три года назад. Мы с Мадлен вроде как взяли его под опеку после этого. После смерти Жинетт он стал сам не свой.
– Но со временем он, кажется, вполне пришел в себя.
– Да, сейчас он в себе, – сказала она, но в голосе ее слышалось чрезмерное усилие, выдававшее желание казаться беспристрастной.
Он не мог понять, что происходит за этим спокойным, несколько печальным лицом. Что на самом деле думала Хейзел Смит о месье Беливо?
Глава двадцать восьмая
Шагая по кухне старого дома Хадли, Гамаш тихонько напевал себе под нос. Его пение не было ни достаточно громким, чтобы испугать призрака, ни достаточно мелодичным, чтобы успокаивать. Но это было естественно, по-человечески и создавало иллюзию, что он не один.
Потом покой и кухня кончились. Гамаш оказался еще перед одной закрытой дверью. Будучи офицером полиции, он с подозрением относился к закрытым – как в буквальном, так и в фигуральном смысле – дверям, хотя и знал, что ответы обитают за закрытыми дверями.
Но иногда туда проникало и еще что-то. Что-то старое, порченное и искореженное временем и нуждой.
Гамаш знал, что люди подобны домам. Некоторые веселые и яркие, некоторые мрачные. Некоторые привлекательны снаружи, но отвратительны внутри. А некоторые из самых отталкивающих внешне домов оказывались добрыми и гостеприимными
Еще он знал, что первые несколько комнат – они для посторонних, для впечатления. И только войдя вглубь дома, он видел его истинную суть. И в конце концов неизбежно обнаруживалась и последняя комната – та, которую мы держим закрытой, запертой, заколоченной даже от самих себя. В особенности от самих себя.
Именно такую комнату и искал Гамаш при каждом расследовании. Там хранились тайны. Там прятались чудовища.
– Почему не отвечал так долго? – раздался в трубке раздраженный, сердитый голос Мишеля Бребёфа. Он не любил, когда его заставляли ждать. И уж точно не выносил, когда подчиненные не отвечали на его звонки. – Ты должен был знать, что это я.
– Я знал, но не мог ответить. Тут были люди.
Подобострастная нотка исчезла из голоса Робера Лемье. Что-то изменилось после их прошлого разговора с Бребёфом в его кабинете. Соотношение сил каким-то образом поменялось, но Бребёф никак не мог понять, в чем эта трансформация. И почему она произошла. И что с этим делать.
– Больше не допускай такого.
Бребёф хотел, чтобы это прозвучало как предупреждение, но получилось нечто недовольное и плаксивое. Лемье еще больше укрепил свои позиции, проигнорировав это замечание.
– Где ты теперь? – спросил Бребёф.
– В старом доме Хадли. Гамаш обыскивает дом, а я нахожусь в комнате, где произошло убийство.
– Он близок к раскрытию дела?
– Вы шутите? Несколько минут назад он общался с дохлой птичкой. Старший инспектор далек от раскрытия дела.
– А ты?
– Что – я?
– Знаешь, кто убил эту женщину?
– Вы не забыли, что это не моя задача?
Суперинтендант Бребёф отметил, что его отношения с Лемье кардинально изменились. Даже обязательное «сэр» исчезло из речи его подчиненного. Приятный на вид, покорный, амбициозный, но глуповатый молодой полицейский превратился в нечто иное.
– Как дела у агента Николь?
– Она просто ужас. Не понимаю, зачем она вам здесь понадобилась.
– У нее есть своя задача.
Бребёф почувствовал, как тело его немного расслабилось. Как минимум один секрет от Лемье у него оставался. Иветт Николь.
– Слушайте, вы должны мне сказать, почему она здесь, – потребовал Лемье. И после паузы добавил: – Сэр.
Бребёф улыбнулся. Да благословит Господь агента Николь. Жалкую, никудышную Николь.
– Старший инспектор видел газету?
Последовала пауза – Лемье не хотел так просто отказываться от своего вопроса про Николь.
– Да, он говорил об этом за ланчем.
– И?..
– Похоже, его это мало взволновало. Он даже посмеялся.
«Гамаш смеется, – подумал Бребёф. – Он подвергается явным личным нападкам, но при этом смеется».
– Это нормально. Именно этого я и ожидал.
Так оно и было. Но он надеялся на что-то еще. В своих снах наяву он видел потрясение, уязвленность на знакомом лице. Он даже воображал себе, как Гамаш звонит ему, лучшему другу, и просит его поддержки и совета. А какой совет Мишель Бребёф подготовил и несколько раз повторил про себя?