Сан-Андреас
Шрифт:
— Нет. Не знаю и не хочу знать, но догадываюсь, что вы говорите о своей подруге Мэгги и о себе. Мне вас жаль обеих, ужасно жаль, и, может быть, завтра, или когда мы доберемся до Абердина, я буду с печалью в сердце вспоминать о вчерашнем, но не сейчас, Джанет. Сейчас у меня в голове совершенно другое, в частности как бы добраться до Абердина.
— Арчи. — Она положила ладонь на его руку. — Я даже не буду говорить, что мне жаль. Я просто храбрюсь. Неужели вы этого не понимаете, тупица? Я не хочу думать о завтрашнем дне. — Она вздрогнула. — У меня странное
— Если под завтрашним днём вы понимаете время, когда наступит рассвет, тогда — да. Может произойти и сегодня ночью, если будет светить луна.
— Мэгги говорит, что это должна быть подводная лодка. Так, во всяком случае, она утверждала.
— Так, наверное, и будет.
— И как вы представляете себя в качестве пленника?
— Никак не представляю.
— Но вас же возьмут в плен, разве не так?
— Надеюсь, что нет.
— Как вы можете на это надеяться? Мэгги говорит, что вы собираетесь сдаться. Она не сказала это прямо, потому что знает, что мы с вами друзья. Мы же с вами друзья, мистер Маккиннон?
— Да, друзья, мисс Магнуссон.
— В общем, она впрямую это не сказала, но мне кажется, она считает вас немного трусом.
— Необычайно — как бы это сказать — проницательная, очень проницательная девушка, наша Мэгги.
— Она не такая догадливая, как я. Вы действительно считаете, что у нас есть шанс добраться до Абердина?
— Да, шанс есть.
— А после этого?
— Ага! Умненькая, умненькая Джанет Магнуссон. Если я не планирую ничего на будущее, значит, не вижу никакого будущего. Так ведь? Ну так вот, я представляю себе будущее и имею определённые планы. Я собираюсь впервые после тридцать девятого года отдохнуть и провести пару недель на родных Шетлендских островах. Когда вы в последний раз были дома, на Шетлендах?
— Много лет тому назад.
— Поедете со мной, Джанет?
— Конечно.
Маккиннон прошёл в палату А и по проходу прошёл к сестре Моррисон, которая сидела за столом.
— Как состояние капитана?
— Довольно неплохо. Но он несколько мрачен и спокоен. Зачем, впрочем, расспрашивать меня. Расспросите его самого.
— Я прошу разрешения у сестры выйти с ним из палаты.
— Выйти из палаты. С какой целью?
— Я хотел бы поговорить с ним.
— Вы можете это сделать здесь.
— Мне неприятно видеть ваши подозрительные взгляды, когда мы шепчемся. Моя дорогая Маргарет, нам надо обсудить вопросы государственного значения.
— Выходит, вы не доверяете мне, да?
— Вы уже во второй раз задаете мне этот глупый вопрос. Я даю прежний ответ. Я действительно доверяю. Абсолютно. Я доверяю и присутствующему здесь мистеру Кеннету. Но здесь ещё пять человек, и я не знаю — можно им доверять или нет.
Маккиннон вышел с капитаном из палаты и вернулся с ним вновь буквально минуты через две. После того как она уложила капитана в постель, Маргарет Моррисон заметила:
— Это была самая короткая конференция в истории.
— Мы —
— И это единственное коммюнике, которое мне предоставят?
— Здесь задействована высокая дипломатия. Должна соблюдаться тайна.
Когда он входил в палату В, его остановила Джанет Магнуссон.
— Что всё это значит? Я имею в виду ваш разговор с капитаном Боуэном.
— Я не имел бы возможности переговорить с капитаном с глазу на глаз, если бы обязан был отчитываться перед больными палаты В. Я нахожусь под клятвой молчания.
В палату вошла Маргарет Моррисон. Она перевела взгляд с боцмана на сиделку, а затем сказала:
— Ну что, Джанет, с вами он был более откровенен, чем со мной?
— Откровенен? Заявил, что дал клятву молчать. Свою собственную клятву, я в этом не сомневаюсь.
— В этом сомнения быть не может. Что вы делали с капитаном?
— Делал? Я ничего не делал.
— Тогда что говорили. Как только он пришёл, его настроение изменилось. Он кажется бодрым и довольным.
— Довольным? Как вы можете такое говорить? У него же бинтами закрыто всё лицо.
— Об этом говорит многое. Он всё время сидит в постели, время от времени потирает руки, а дважды даже сказал «ага».
— Меня это не удивляет. Нужно обладать специальным талантом, чтобы понять сердце и настроение больных и людей в состоянии депрессии. Это особый дар. Некоторые из нас им обладают. — Он по очереди посмотрел на каждую из девушек. — А некоторые — нет.
Он вышел из палаты, а девушки уставились друг на друга.
В два часа ночи боцмана разбудил Трент.
— Луна вышла, боцман.
Маккиннон выглянул с левого борта мостика. Луна действительно вышла — на три четверти, — и была необыкновенно яркой. По крайней мере, такой она ему показалась. Небо — ясное, видимость — чуть ли не идеальная. Он даже умудрился разглядеть линию горизонта, а раз так, то любая подводная лодка могла их заметить на расстоянии в десять миль, в особенности если силуэт «Сан-Андреаса» вырисовывался на фоне луны. Маккиннон почувствовал себя обнажённым и совершенно беззащитным. Он спустился вниз, разбудил Керрана, приказал встать ему вперёдсмотрящим по правому борту мостика, разыскал Нейсбая, попросил его проверить фалы на шлюпбалках моторных спасательных шлюпок, чтобы они были очищены ото льда и свободно спускались, затем вернулся к левому борту, где в течение нескольких минут обозревал в бинокль линию горизонта. Но море между «Сан-Андреасом» и горизонтом было пустым.
«Сан-Андреас» представлял собою удивительное зрелище: полностью покрытый инеем и снегом, блестящий, сияющий и сверкающий в лучах яркого лунного света. Деррик-краны на носовой и кормовой частях напоминали огромные сияющие рождественские елки, а якорные цепи превратились в толстые крученые нити из мягчайшей шерсти. Это был странный, загадочный мир, полный притягательных тайн, но стоило подумать о смертельной опасности, притаившейся в окружающих водах, как очарование таинственности и красоты исчезало.