Сан-Антонио в гостях у МАКов
Шрифт:
Мадам Фернайбранка, сердце которой огромно, как гостиничная простыня, и чувствительно, как ноги почтальона в тесной обуви, плачет в свою тарелку.
Как будто она снова слушает «Двух сироток», «Золушку» и «Невинное дитя и мачеху». Это красиво и грустно: девочка с золотистыми волосами толкает кресло-каталку феи Квазимодо по набережной Ростбифов, что выжмет слезу из любого южанина.
— Дальше? — жму я.
— И вот девчушка стала красавицей с крепкими, как капот Лансии, ушками...
— О! Казимир! — протестует мадам Фернайбранка, возмущенная яркостью образа, а может быть, испытывая ревность (так как ее молочнотоварная ферма напоминает два пляжных пакета).
Фернайбранка торжествующе хохочет. Он сдабривает чесноком не только горбушки, но и свою речь.
— А в одно прекрасное утро мамаша Мак Херрел садится в самолет и отбывает в родные края. Кажется, ее племянник погиб в Африке, и она должна была принять дела.
Воцаряется молчание, но ненадолго.
— Грустная история, — заключает хозяйка дома.
— Отлично, Фернай, — говорю я, — вы прекрасно обрисовали положение в целом. А сейчас, если не возражаете, займемся деталями...
— А может, лучше займемся запеченными ножками «Пальмира»?
— Одно другому не помеха. Мадам, ваш рыбный суп божествен.
Она воркует:
— Вы мне льстите, месье комиссар!
Довольная, она вынимает из духовки блюдо, настолько ароматное, что мои слюнные железы кричат «браво».
— Итак, какие детали вас интересуют? — возвращается Фернайбранка к нашим баранам.
— Старуха с кем-нибудь общалась в Ницце?
— Только со своим врачом...
— У вас есть имя и адрес этого врача?
Он достает свой бумажник и вытаскивает из него обрывок салфетки, испещренный пометками.
— Доктор Скребифиг, улица Жир дю Брюх.
— Ясно, но у Синтии, наоборот, должны были здесь быть знакомые. Она наверняка ходила на занятия, у нее были друзья, она общалась с продавцами?
— Я бы не сказал. Она приехала сюда, когда ей было четырнадцать лет. Старуха вместо того, чтобы определить ее в лицей, записала на заочное обучение, дабы она прошла курс на английском. Что касается развлечений Синтии, то она была служанкой, санитаркой и сама продолжала учебу. Если она кого-то и посещала, то лишь продавцов своего квартала.
Вот и все, что мне может сообщить Фернайбранка. Это немало. Теперь для меня многое проясняется.
— Скажите, Казимир, дом до сих пор принадлежит Мак Херрелам?
— Да, до сих пор.
— Они его кому-нибудь сдали?
— Нет, он закрыт.
— Для такой скряги это странно, она ведь теряет солидный доход?
Запеченные ножки — это что-то потрясающее. Вот что поможет мне забыть как дурной сон отварную баранину Оужалинса! Мы завершаем ужин за приятным разговором. Казимир рассказывает мне последний марсельский анекдот. Я его знаю уже лет двадцать, но не отказываю Казимиру в удовольствии посмеяться вместе с ним. Чтобы не остаться в долгу, я рассказываю анекдот о педике, который пришел на прием к педиатру. Мой коллега его не понимает, но из уважения давится от смеха. Мы осушили три пузыря розового и находимся в состоянии легкой эйфории, когда я неожиданно заявляю:
— Ну, хватит! Теперь — за дело!
Фернайбранка хлопает себя по ляжкам.
— Какой же вы забавный. Такие шутники водятся только в Париже!
Но я встаю из-за стола с серьезным видом, и он перестает смеяться.
— Куда вы собрались?
— К Мак Херрелам, мой добрый друг.
— Но я ведь вам говорил, что там уже два года никто не живет!
— Вот именно: путь свободен.
— Как вы собираетесь попасть в дом?
— Думаю, что через дверь, если замок не окажется слишком настырным.
Пауза.
— Не хотите ли вы прогуляться со мной?
— Но... Но...
Он смотрит на свою жену, на пустую бутылку и, наконец, на мое симпатичное лицо с задорной улыбкой. Он ошалел от моих методов.
— В такое время! — вздыхает он.
— На юге я предпочитаю работать в прохладные вечерние часы. Пойдемте со мной, коллега, и не дрейфьте. Я все беру на себя.
Это огромный домина, крашенный охрой. Но красили его очень давно, и фасад напоминает облитую мочой стенку сортира. Балконы покрыты ржавчиной, сад зарос. Лишь благодаря двум пальмам дому удается сохранить вид летней резиденции.
Фернай под моим нажимом соизволил зайти в комиссариат за отмычкой. С ее помощью мы легко открываем решетку.
Ночь чарует воображение. Сад наполнен многоголосьем сверчков. С открытой террасы ночного бара слышны рулады меди и глухие всхлипывания контрабаса.
— Послушайте, Сан-Антонио, — шепчет Фернай, которому становится не по себе, пока мы идем по аллее к двери, то, что мы сейчас делаем, — незаконно.
— А стоит ли служить закону, если время от времени не иметь возможности обходить его? — возражаю я.
Пока он размышляет над этим, мы поднимаемся на крыльцо. Несколько попыток, и дверь открывается. В ноздри бьет тяжелый; затхлый запах заброшенного жилья.
— Попробуем найти счетчик, — говорю я.
— Вы что, хотите зажечь свет?! — бьет тревогу Фернайбранка.
— Владельцы сейчас почти в двух тысячах километров отсюда, я бы очень удивился, если бы они заметили свет...
Включив свой электрический фонарик, я захожу в подсобку. Нахожу там счетчик, поднимаю рубильник, и зажигается свет.
Спектакль не из приятных. Обои свисают со стен мокрыми языками, потолки растрескались, обшивка отошла от стен, повсюду паутина.
Мы осматриваем все комнаты. Это владения Красавицы Зловонного Леса. Кресла зачехлены, кровати и столы накрыты простынями. Во всем чувствуется что-то гнетущее, похоронное...
— Ну и ну, — бормочет мой спутник, — веселенький кошмарчик, да?
— Вполне, — соглашаюсь я.
Мы пробегаем оба этажа, открывая все двери, включая ванные комнаты, шкафы и гардеробы.