Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
— Говори, Караччоло, говори, — сказал Фердинанд, возвращаясь к привычке испанских и неаполитанских королей обращаться к своим подданным на «ты».
— Вчера, — начал адмирал, — в городе стал распространяться — надеюсь, ложный — слух о том, что ваше величество, отчаявшись в возможности защитить королевство на материке, решили переехать на Сицилию.
— А ты, стало быть, иного мнения?
— Государь, — отвечал Караччоло, — я придерживаюсь и всегда буду придерживаться того мнения, которое ведет к чести, а не позору. Честь государства, ваше величество, и, следовательно, честь
— А тебе известно, в каком мы положении? — перебил король.
— Знаю, государь, положение опасное. Но не безнадежное. Армия рассеяна, но не уничтожена; тысячи три-четыре убитых, шесть-восемь тысяч попавших в плен. Вычтите это число из пятидесяти двух тысяч — остается сорок тысяч, то есть армия, которая в четыре раза больше, чем у французов. Притом наша армия будет воевать на собственной земле, защищать неприступные ущелья, пользоваться поддержкой жителей двадцати городов и шестидесяти селений, помощью трех крепостей, которые нельзя взять, не располагая осадными приспособлениями, — Чивителла дель Тронто, Гаэта и Пескара, не считая Капуа, последнего рубежа, крайнего оплота Неаполя, до которого французы и не дойдут.
— А ты берешься собрать армию?
— Да, государь.
— Объясни же, как ты за это возьмешься. Буду очень рад.
— У меня под началом, государь, четыре тысячи моряков. Это люди проверенные, не чета новобранцам сухопутной армии. Дайте мне только приказ, и я немедленно пущу их в дело: тысяча воинов станет на защиту дороги из Итри в Сессу, тысяча — из Соры в Сан Джермано, еще тысяча приготовится защищать дорогу из Кастель ди Сангро в Изерниа; тысяча других — моряки ведь на все пригодны, милорду Нельсону это известно лучше, чем кому-либо: он не раз заставлял своих моряков творить чудеса! — итак, тысяча других превратится в саперов, займется укреплением этих трех перевалов и поможет артиллерии. С ними, даже если они будут вооружены всего лишь абордажными крюками, я сдержу натиск французов, как бы он ни был силен, а когда ваши солдаты увидят, как умирают моряки, они, государь, присоединятся к ним, особенно если ваше величество будет с ними, подобно знамени.
— А кто в это время станет охранять Неаполь?
— Наследный принц, ваше величество, и восемь тысяч солдат под командованием генерала Назелли, которых милорд Нельсон привез в Тоскану, где им уже нечего делать. Милорд Нельсон, если не ошибаюсь, оставил Часть своего флота в Ливорно; пусть он отправит быстроходный корабль с приказом вашего величества вернуть эти восемь тысяч свежих солдат, и они с Божьей помощью через неделю будут здесь. Итак, обратите внимание, государь, какое огромное воинство остается в вашем распоряжении: сорок пять — пятьдесят тысяч солдат, население тридцати городов и пятидесяти селений, готовое к восстанию, а позади всего этого — Неаполь с пятьюстами тысяч душ. Что станется с десятью тысячами французов, когда на них хлынет этот океан?
— Гм! — проронил Фердинанд, глядя на продолжавшего молчать Нельсона.
— Уехать, государь, вы всегда успеете, — продолжал Караччоло. — Поймите: у французов нет даже вооруженной лодки, а у вас в порту целых три флота: ваш собственный, португальский и флот его британского величества.
— Что скажете о предложении адмирала, милорд? — спросил король у Нельсона, лишая его возможности долее отмалчиваться.
— Я скажу, — ответил Нельсон, не вставая с места и продолжая левой рукой чертить пером на бумаге какие-то иероглифы, — скажу, что нет ничего хуже, как менять уже принятое решение.
— Разве король уже принял решение? — спросил Караччоло.
— Нет, видишь ли, решение еще не совсем принято. Я в нерешительности, я колеблюсь.
— Уезжать решила королева, — сказал Нельсон.
— Королева? — воскликнул Караччоло, не дав Фердинанду ответить. — Отлично. Пусть уезжает. В таких обстоятельствах женщинам позволительно удалиться от опасности, но мужчины обязаны встречать ее лицом к лицу.
— Видишь, Караччоло, милорд Нельсон склоняется к решению об отъезде.
— Простите, государь, — возразил Караччоло, — но мне кажется, милорд еще не высказал своего мнения.
— Скажите же, милорд. Прошу вас! — настаивал король.
— Мое мнение, государь, совпадает с мнением королевы, а именно — я буду счастлив, если ваше величество найдет на Сицилии верное убежище, каким уже не может служить вам Неаполь.
— Я умоляю милорда Нельсона взвесить свои слова, — сказал Караччоло, обращаясь к своему коллеге, — ибо он должен предвидеть, сколь авторитетно будет суждение такого заслуженного человека.
— Но я уже все сказал и от мнения своего не отрекусь, — твердо отвечал тот.
— Государь, — возразил Караччоло, — не забывайте, что милорд Нельсон — англичанин.
— Что это значит, сударь? — гордо спросил Нельсон.
— То, что, будь вы неаполитанцем, милорд, вы судили бы иначе.
— А почему я стал бы говорить иначе, если бы был неаполитанцем?
— Вы посчитались бы с честью своей родины вместо того, чтобы заботиться о выгоде Великобритании.
— А чем выгоден для Великобритании совет, который я подаю королю, сударь?
— Чем хуже будут обстоять наши дела, тем больше Англия потребует за помощь. Всем известно, милорд, что она хочет получить Мальту.
— Англия уже владеет Мальтой. Государь уступил остров Англии.
— О! Государь! — воскликнул Караччоло с упреком. — Мне это говорили, но я отказывался верить.
— А на кой черт, по-твоему, сдалась мне эта Мальта? — бросил король. — Скала, пригодная только на то, чтобы печь яйца на солнце!
— Государь, — сказал Караччоло, уже не обращаясь к Нельсону, — умоляю вас от лица всех, в чьей груди бьется истинно неаполитанское сердце, не слушайте больше советов иностранцев, которые ставят ваш престол на самый край пропасти. Господин Актон, барон Карл Макк, сэр Уильям Гамильтон, да и сам милорд Нельсон — все они иностранцы. Могут ли они быть справедливы в оценке чести нашей страны?
— Это верно, сударь. Зато они справедливо оценивают малодушие неаполитанцев, — ответил Нельсон, — вот потому я и говорю королю после того, что произошло при Чивита Кастеллана: «Государь, вам больше нельзя доверяться людям, которые бросили вас, будь они трусы или изменники».