Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной
Шрифт:
Но никакого ремонта сделано не было.
В сорока льё от Александрии «Прекрасная мальтийка» дала течь. К несчастью, возвратиться в порт было невозможно из-за противного ветра. Решили продолжить плавание под всеми парусами, однако, чем быстрее двигалось суденышко, тем больше оно оседало.
На третий день положение стало почти безнадежным.
Сбросили в море десять пушек, составлявших вооружение корабля, потом девять арабских коней, которых генерал Дюма вез с собой во Францию, отправили за борт груз кофе и наконец туда же кинули принадлежавшие пассажирам сундуки с вещами.
Но, несмотря
Земля показалась на горизонте на десятый день. И весьма кстати — еще сутки, и корабль пошел бы ко дну.
С самого отплытия из Египта лишенные связи с внешним миром, пассажиры не знали, что Неаполь находится в состоянии войны с Францией.
Пристали к островку, приблизительно в одном льё от Таранто, и генерал Дюма послал капитана к коменданту города, велев объяснить ему, в каком бедственном положении находятся пассажиры, и просить у него помощи.
Капитан привез устный ответ тарантского коменданта: тот приглашал французов без всяких опасений высадиться на сушу.
После этого «Прекрасная мальтийка» снова вышла в море и через каких-нибудь полчаса уже входила в порт Таранто.
Пассажиры один за другим спустились на берег; их обыскали, собрали всех в одно помещение и тут, наконец, объявили им, что их задерживают как военнопленных.
На третий день главным узникам, то есть генералам Манкуру и Дюма вместе с Доломьё, выделили особую камеру.
И тут Доломьё от своего имени и от имени товарищей написал кардиналу Руффо: он выразил протест против подобного попрания международного права и заявил, что они стали жертвами предательства.
Кардинал ответил, что, не входя в обсуждение вопроса о том, имел ли право король Неаполя задержать французских генералов и их спутников в качестве военнопленных, он лишь ставит г-на Доломьё в известность, что продолжать путешествие по суше им невозможно, поскольку он, кардинал, не в состоянии обеспечить французам достаточно надежного эскорта, который помешал бы населению лежащей на их пути Калабрии, целиком взбунтовавшейся против французских войск, растерзать путешественников; отправить же их на родину морем он не имеет права без разрешения на то англичан, и единственное, что он может сделать, — это доложить о положении путников королю и королеве. Кардинал добавлял, что советует генералам Манкуру и Дюма переговорить с главнокомандующими Неаполитанской и Итальянской армий об обмене узников на полковника Боккечиампе, недавно взятого в плен французами, ибо король Неаполя больше дорожит синьором Боккечиампе, чем всеми другими пленными неаполитанскими генералами во Франции и Италии.
На основании этого письма были начаты переговоры, но вскоре выяснилось, что Боккечиампе, захваченный в бою, скончался от ран.
Известие об этом прекратило переговоры.
Через месяц генералы Манкур и Дюма были переведены в замок Бриндизи.
Что касается Доломьё, то, когда Неаполь снова оказался под властью короля, его перевели в неаполитанскую тюрьму, где он подвергся самому суровому обращению.
Однажды он попросил тюремщика немного облегчить его положение, но тот отказал знаменитому ученому.
— Берегись, — сказал ему Доломьё. — Я чувствую, что при таком обращении не протяну и нескольких дней.
— А мне какое дело? — возразил тюремщик. — Я в ответе только за ваши кости.
После сражения при Маренго усилиями Бонапарта ученый был освобожден из плена; но во Францию он вернулся только для того, чтобы умереть.
На второе утро после прибытия в замок Бриндизи, когда генерал Дюма еще не встал с постели, в открытое окно его камеры влетел какой-то пакет и, проскочив между прутьями решетки, упал на пол.
Узник поднялся и подобрал пакет; он был перевязан бечевкой. Генерал разорвал бечевку и увидел, что в пакете содержатся два тома какой-то книги.
То был «Сельский лекарь» Тиссо.
Между первой и второй страницей первого тома вложена была записка, гласившая: «От калабрийских патриотов. Смотреть на слово „яд“».
Генерал нашел указанное слово, оно было дважды подчеркнуто.
Он понял, что его жизни угрожает опасность. Дюма спрятал оба тома, боясь, как бы их не отобрали; он стал часто перечитывать указанный ему параграф, стараясь выучить наизусть средства против различных способов отравления, которые могли применить к нему.
В своих «Мемуарах» мы уже опубликовали рассказ о пленении генерала Дюма, написанный им самим. После девятикратных попыток отравления он был обменен на генерала Макка (того самого, которого мы видели в качестве действующего лица этой истории) и возвратился во Францию умирать от рака желудка.
Генералу Манкуру всыпали яд в табак; он впал в безумие и умер в темнице.
Хотя эпизод этот слабо связан с нашим повествованием, мы привели его здесь, ибо считаем, что он достоин фигурировать на третьем плане нарисованной нами картины.
Прибыв в Спинаццолу, кардинал Руффо получил донесение о том, что четыреста пятьдесят русских солдат под командованием капитана Белли высадились в Манфредонии.
У них было одиннадцать пушек.
Кардинал тут же отдал письменное распоряжение позаботиться о том, чтобы этот маленький отряд, представляющий, как ни был он слаб, великую союзную державу, ни в чем не нуждался и был принят с почестями, приличествующими солдатам великого императора.
Вечером 29 мая кардинал прибыл в Мельфи и остановился там, чтобы отпраздновать день святого Фердинанда и дать короткий отдых своей армии.
«Провидению было угодно, — как сообщает летописец его жизни (все, что бы ни случилось с кардиналом, происходило, разумеется, поводе Провидения), — чтобы, ради придания еще большего блеска празднеству, в Мельфи неожиданно явился капитан Ахмет. С острова Корфу его прислал Кади-бей с бумагами от командующего оттоманской флотилией, гласившими, что великий визир отдал приказ всеми имеющимися средствами оказывать помощь королю Обеих Сицилии, союзнику Блистательной Порты. Поэтому Кади-бей спрашивал, нет ли возможности высадить несколько тысяч солдат в Апулии, чтобы вместе с русским отрядом бросить их против неаполитанских патриотов».