Сан Мариона
Шрифт:
– Но почему об этом он должен объявить во всеуслышанье?
– Разве ты не знаешь шестого закона третьего столбца?
– удивленно воскликнул Обадий, указывая на врытые возле торговых рядов две медные плиты, в ширину и высоту достигающие шести локтей.
– Пойдем, я напомню его!
– И, подойдя к доске, на которой свод законов был выбит по-албански, ткнув жирным пальцем в третий столбец, громко произнес: "Если кто желает отдать себя по каким-либо причинам в полную власть другого человека и об этом объявит во всеуслышанье... тому не должно быть отказано в его желании"
– Нет, Обадий, я не продам Рогая, - сказал Марион.
– О небо, почему?
– Удивился толстый перекупщик.
– Разве тебе не хочется получить золотой динарий? Неслыханно! Ведь ты можешь увеличить свое имущество вдвое! Вдвое! Зачем тебе нужен раб, который только объедает тебя?
– Он не раб, он - свободный человек! Не в обычае легов унижать достоинство человека продажей его тела.
– Но он не лег и даже не албан, он - хазарин, варвар, степняк, пахнущий кислой овчиной! Враг!
– Оказывается, законы персов можно хорошо усвоить только забыв обычаи своего рода!
– горько усмехнулся Марион.
– Но я еще с молоком матери впитал, что враг - это тот, кто желает тебе зла, а друг - кто делает тебе добро...
– Марион замолчал, осекшись, поняв, что из произнесенного выходило: даже албан для албана, даже лег для лега могут теперь стать врагами, а он, Марион, хотел только сказать, что хазарин Рогай - друг ему. Как же так получилось? Марион был ошеломлен и с трудом слушал то, что ему говорил Обадий.
– Послушай, Марион, - нравоучительно выговаривал тот, - ты окажешь плохую услугу своим детям, если выучишь их тому, что заповедали нам отцы наши... Разве род дает тебе прокорм твой, разве по обычаям сейчас судят о делах наших? Но, может, ты хочешь вернуть прошлое, когда род наш был един и сплочен? Тогда убери из Дербента все мастерские... гончарные, кузнечные, оружейные, стеклодувные, ковроткацкие... Запрети появляться в городе торговым караванам, а купцам не разрешай продавать в торговых рядах ткани, обувь, украшения, оружие, пряности, хозяйственный инвентарь, лакомства... Сможешь ты на это решиться? О, я знаю твое мужество, силу и решимость! Но ты и пальцем не шевельнешь против всего этого, а почему? А потому, что в мастерских, товарах - во всем, что производится, заключено великое благо! А тот, кто выступает против полезных деяний, тот - враг людям! Но, может, ты против золотых и серебряных монет, что идут в обмен на товар? Я вижу, что ты - против! Но тогда ты против и самого обмена! Тебе нужно закрыть глаза, чтобы не видеть, что товары производятся только ради обмена! И если ты, Марион, заповедаешь детям то, что нам заповедали отцы наши, ты заставишь их прозябать в нищете. Забудь об обычаях, твори жизнь по законам, и справедливость тогда предстанет в глазах твоих в совсем ином обличье!..
– Обадий, ты во многом прав, но разве справедливость подобна кафтану: не нравится один, снял его и надел то, что больше подходит?
– Справедливо то, что вершится в судьбах наших и деяниях по божественным проявлениям, против чего ни один смертный не может бороться, и чему, следовательно, не должен противиться! Справедливо то, что неизбежно! А если ни один смертный не мог остановить потока деяний, приведших к очевидному, то, следовательно, было божественным промыслом и то, что многие теперь называют злом. Значит, зло неизбежно, следовательно, зло - справедливо!
– Зло справедливо?
– потрясенно переспросил лег.
– Или я чего-то не понял?
– Ты не понял, Марион, самой сути происходящего. Я в молодости слыхал, что древние философы сначала устанавливали предмет спора... то есть выясняли, что они понимают под предметом спора. Давай и мы выясним... Например, злом ты, конечно, назовешь такую неблаговидную страсть у людей, как корыстолюбие? Я даже вижу по твоим глазам, что в этом пороке ты охотно обвинил бы и меня! Ха-ха! А знаешь ли ты, достославный Марион, что именно корыстолюбие привело к появлению в Дербенте неслыханного изобилия товаров? В противном случае, что было бы здесь делать купцам? Ты молчишь, Марион, ты ищешь и не находишь возражения? Слеп же ты, Марион, коль полагаешь, что те, кто стремится извлечь выгоду из своих деяний, поступают вопреки своей совести! Знай, если переполнившийся поток разорвал привычное русло и устремился на возделанные поля, то причиной тому дождь, выпавший с неба! Все мы знаем, что и наши деяния направляются небом!
Марион тогда, после слов Обадия, почувствовал, что разум его несколько помутился, а душой овладели сомнения и нерешительность, ибо вдруг обнаружилось, что любое очевидное таит в себе неслыханную глубину, или, по крайней мере, имеет оборотную сторону: зло не несет в себе бесконечное зло, а добро не всегда приводит к добру. Например, учить детей следовать в жизни обычаям рода - значило в действительности желать им зла, а столь желанная людьми доброта, благодаря которой в душе хазарина расцвела любовь к семье Мариона, привела к тому, что Рогай стал первым в городе человеком с клеймом раба.
С наступлением весеннего тепла город посетила страшная беда: заболело много людей. Болезнь подкрадывалась внезапно. Человек вдруг испытывал отвращение к пище, метался в беспричинном томлении, у него возникала нестерпимая жажда, он пил и не мог напиться, так быстро пересыхало все внутри. Если болезнь захватывала человека утром, к вечеру заболевший неимоверно худел, слабел, у него шла горлом кровь - и он умирал, после смерти чернел, словно обугливался. Одним из первых умер от странной скоротечной болезни старик-лекарь Иехуду. Но перед смертью он успел сказать своему сыну, какое снадобье нужно приготовить, чтобы спасать людей. Иехуду был бескорыстным лекарем, а сын его за короткое время сделался богачом.
Беда не прошла мимо семьи Мариона, имевшего пятерых детей. Дети заболели в одно утро. Марион в это время находился в карауле. Когда перепуганный бледный Рогай прибежал к нему со страшным известием и сообщил, что сын Иехуды требует за лечение золотой динарий, Марион окаменел от горя. Все, что он имел, едва оценивалось и в половину золотого динария. Да и кто сейчас будет покупать его жалкое имущество? И тогда Рогай сказал, что он раздобудет лекарство. Хазарин убежал, а Марион заторопился домой. Когда он шел мимо распахнутых дверей стеклодувной мастерской, оттуда вышел высокий тощий человек в длинной рубахе, поприветствовав Мариона, сказал:
– Я уже слышал, родич, о твоем горе... подожди, - закашлялся, согнувшись и шаря рукой у себя за пазухой, откашлявшись, выплюнул мокроту, грустно заметил: - Видишь, родич, какой дорогой ценой приходится платить за кусок хлеба. А когда-то, помнишь, я мог поднять три мешка зерна... Стеклодув, видимо, не мог долго говорить, внутри у него сипело, он опять закашлялся, вынул из-за пазухи браслет из голубовато-молочного стекла с искусно закрученными краями и сказал, покосившись на чернеющий проем двери: