Сан Мариона
Шрифт:
Уже несколько раз мать подбрасывала хворост в очаг, и каждый раз пламя, вспыхивая, освещало стремительно передвигающиеся по двору разгоряченные тела, лоснящуюся от пота обнаженную грудь Мариона. Он торопился. Когда он сидел на камне и разговаривал с Микаэлем, вдруг незнакомая доселе тоска больно сжала ему сердце. Он даже задохнулся, так неожиданно и резко ударила по сердцу гнетущая тяжесть. И исчез дворик, исчез Микаэль и платан - мир на миг стал беззвучен и безлюден, и только багровый закат на востоке ярко пылал перед глазами Мариона - ах, какой зловеще-багровый закат! И тогда Марион вспомнил, что говорил ему перед своей гибелью отец:
– Сын! Что бы ни случилось со мной, будь тверд духом. Я обучил тебя всему, что умел сам. Скоро я умру. Не пугайся. Будь тверд духом. Судьбу не изменишь. У каждого человека есть предчувствие собственной смерти. Об этом мне говорил твой дед, а ему - великий Нишу, твой прадед. У меня сейчас перед глазами закат... он горит багровым цветом... а в душе тоска... это предчувствие. И ты тоже помни о нем!
Закат... зловеще-багровый закат... а может, он настоящий? Марион спросил тогда у замолчавшего Микаэля:
– Микаэль, взгляни в ту сторону, где зашло солнце. Что ты там видишь?
– Там чистое небо, только чуть-чуть красноватое, завтра будет хороший день.
И вот теперь Марион торопился обучить сына всему, что умел сам. А Геро, не зная усталости, дышал так же ровно и глубоко, как и в начале игры.
Опять резкий уход влево... Почему влево? Да потому что оружие воин держит в правой руке, и, чтобы изменить направление удара, нападающему сзади нужно остановиться и придержать занесенную руку, а путь ему уже пересек передний воин, и они мешают друг другу! Прыжок... еще прыжок... падение на руки... меч свистит над головой.
– Думай! Скорей!
– гремит голос отца.
10. СХВАТКА НА УСТУПЕ СКАЛЫ
На ремешке - кинжал в ножнах. В одной руке - узелок с сыром и лепешкой, в другой - лук, за спиной на кожаной перевязи - колчан с двумя десятками стрел, на плечах мягкая козья шкура, на которой можно лежать и смотреть в небо. Геро готов выйти за город.
Такого лука нет ни у кого из ребят нижнего города. Подарил его юноше Микаэль. Это настоящий боевой лук, только поменьше размером. Чтобы испытать его дальнобойность, отец однажды выстрелил от северных ворот к южным, и некоторое время спустя оттуда прибежал запыхавшийся воин, принес стрелу и сообщил, что стрела на излете пронзила доску деревянного надворного навеса. А от северных ворот до южных расстояние превышает восемьсот локтей.
Лук Геро, как и отцовский, сделан из гибкого кизилового дерева, скреплен роговыми накладками, а снаружи для большей прочности проклеен по всей длине двойными воловьими сухожилиями. Стрелы с гранеными железными наконечниками оперены гусиными перьями. Крепкую тетиву из воловьего сухожилия мальчик хранит вместе с запасной в мешочке, пришитом к колчану, и натягивает ее на лук, только выйдя за город.
С утра до полудня мальчик пасет овец на солнечном склоне Южной горы, а когда наступает жара, загоняет овец под выступ скалы. Под этим каменным навесом прохладно от сквозняков, и там пробивается, бурля, родничок, стекающий по пологому склону прохладным журчащим ручейком.
Геро вскарабкивается на уступ, на каменистой площадке расстилает козью шкуру, кладет возле себя лук и колчан со стрелами. Кто бы ни подкрадывался к овцам, Геро сверху увидит его, и вору не поздоровится: на днях на глазах у целой толпы мальчишек Геро с расстояния в сто шагов пробил стрелой доску толщиной в два пальца.
За спиной мальчика почти на десять локтей отвесно вверх поднимается скала, и дальше, к горам, простирается плато, поросшее густой высокой травой. Если поднять голову, видно, как бурые космы сухой прошлогодней травы, похожие на взлохмаченную шерсть иеху, покачиваясь, свисают над обрывом.
Прямо впереди - зеленая долина, теряющаяся в голубоватой дымке полдня. Ближе к уступу видны изумрудно блестящие поля пшеницы, за ними ровные, ухоженные ряды виноградников, среди которых отчетливо выделяются цветущие голубым полоски льна. В глубине долины пасутся стада, а вблизи родового святилища легов и даргов - огромного плоского камня, в трещине которого растет священный вяз, - серыми пятнами движутся овцы.
Слева долину перегораживает южная стена, за которой видны вершины тополей, платанов. Еще левее, на холме - крепость. На ближней башне изредка блеснет доспех стражника. Жаль, что отсюда не видны разноцветные византийские стекла во дворце филаншаха. Чтобы увидеть дворец, надо забраться повыше, на плато. Отец рассказывал, что стены дворца украшают изображения диковинных зверей и рыб, сделанные из блестящих разноцветных плиток. А вместо глаз у них драгоценные камни, которые светятся даже при слабом свете ночных звезд, и оттого кажется, что однорогие или длинношеие чудища, грифы, рыбы с огромными зубастыми пастями оживают по ночам и охраняют крыльцо из черного мрамора.
А в торговых рядах, куда Геро вместе с мальчишками из нижнего города прибегал поглазеть на прибывший караван, он слыхал, что если внимательно вглядеться в крайние окна дворца, то можно заметить женские лица - это наложницы филаншаха, скучая, прильнули к окнам. Они целыми днями заперты в комнатах под бдительным присмотром двух сердитых, со сморщенными безбородыми лицами евнухов, а гулять их выводят темными вечерами в сопровождении вооруженного дворецкого - желтоглазого араба Мансура. Когда какая-либо из наложниц надоедает филаншаху, он с ближайшим купеческим караваном отправляет ее в Ширван, на невольничий рынок. Девушки из нижнего города боятся попасть на глаза филаншаху, а если выходят на улицу, то всячески стараются изменить лицо, выпачкать или прикрыть. Только Витилия никого не боится, гордо ходит везде. Кто посмеет обидеть дочь Мариона!
Геро видел несколько раз издали проезжающего по нижнему городу рыжебородого старика - филаншаха. Он ездит на белоснежном жеребце в сопровождении многочисленной нарядной свиты, всегда надменен и мрачен. Мальчика при воспоминании о Шахрабазе охватывает неприятное чувство, и он отворачивается от крепости. Геро - лег, а леги всегда уважают достоинство других людей и никогда не унизят женщину, без которой немыслим домашний очаг, а последний - священен для лега. Так поступает отец, так будет поступать и Геро. Мальчик смотрит на город - туда, где видна могучая вершина его родного платана, смотрит долго, и невольная улыбка блуждает на его губах. Потом переводит взгляд на море. Вот что для Геро всегда прекрасно и загадочно.
Утром море дымчато-бирюзовое, и край его почти сливается с голубым небом. В полдень оно напоминает бескрайнее поле молодой пшеницы. К вечеру резко очерчивается линией горизонта, темнеет, наливается синевой, и даль становится так близка и маняща, что хочется заглянуть за темно-синюю равнину, посмотреть, что там. И невольно думается, что если забраться на утес, то увидишь что-то необыкновенное.
Когда поднимается ветер, море желтеет, глухо и гневно рокочет, и на хмуром челе его каплями белого пота выступает пена. Что тогда происходит в таинственной и недоступной глубине его? Отец рассказывал, что дальше от берега, в фарсахе или даже двух, море так глубоко, что если поставить одну на другую подряд десять сторожевых башен, и то они не достанут дна! Неужели там вечная тишина и беспросветный, безжизненный мрак?