Сан Мариона

Соловьев Александр

В храме было светло и дымно. В глубине тщательно подметенного помещения виднелось круглое возвышение-алтарь. На возвышении пылал костер. Пламя его горело ровно, без треска, жаркие языки поднимались высоко и смешивались с солнечным светом, льющимся в узкие, напоминающие бойницы, окна. Возле алтаря на коленях стояло несколько албан в белых ритуальных плащах. В поднятой руке каждый держал горящую очистительную ветку кедра. Возле каменного поставца, на котором лежала раскрытая книга, стоял высокий темнолицый жрец-атраван, но не читал, а громко говорил, обращаясь к коленопреклоненным албанам с проповедью, предназначенной для новичков.

...Уже удаляясь от храма, Геро вспомнил, что скоро должны состояться весенние

моления в честь албанского бога Уркациллы. Кого леги и дарги на этот раз изберут распорядителем? Мысль промелькнула и забылась, и под впечатлением увиденного возникла другая: разве достойно изменять богам предков, как делают сейчас некоторые албаны, избирая в покровители наиболее почитаемого в Дербенте Мазду или же Иисуса Христа? Геро привык к тому, что великий Нишу незримо следит за ним, и, как любой человек, вынужденный ежедневно встречаться с людьми, исповедующими другие религии огнепоклонниками, христианами, молящимися Яхве или Тенгри-хану - понимал, что уважение к чужим богам - единственный выход в отношениях разноязыких соседей, и тем не менее он не мог представить себе на месте Уркациллы чужого бога. Неужели те албаны, что присутствовали сейчас в храме, не кривят душой? Как понять их? Неужели они все - плохие люди? От этих вопросов было тревожно.

Торговая площадь шумела, бурлила в пестроте лиц, одежд, говоров, напоминая морской прибой в момент, когда нахлынувшая на берег волна останавливает свой разбег, рассыпаясь в брызгах пены на множество клокочущих, шипящих водоворотов, струй.

Две стороны крытых столбчатых галерей - северная и южная - были отведены соответственно купцам, прибывшим с севера и юга; западная и восточная - наиболее именитым перекупщикам Дербента, среди которых непременно должен был быть и Обадий. Остальные - мелкие перекупщики, ремесленники, земледельцы - вынесшие на продажу свои товары, располагались прямо на площади, образуя длинные ряды.

В толпе заметно выделялись усатые молчаливые горцы в лохматых высоких папахах, стройные сирийцы с закутанными в белые покрывала головами и шеями, но с открытыми смуглыми лицами. Шныряли бойкие мальчишки из Нижнего города с кувшинами на плечах, погромыхивали глиняными кружками и звонко кричали:

– Холодная вода! Почти даром: кружка - медный дирхем!

Возле горячих жаровен, на которых, маслянисто поблескивая, поджаривались лепешки, стояли хлебопеки-гаргары и тоже выкрикивали:

– Лепешки! Лепешки на коровьем масле! Одну возьмешь, другую не захочешь: сыт будешь весь день!

Бродили в толпе продавцы сластей, одной рукой держа подносы с шербетом, изюмом, финиками, другой - отгоняя мух, а заодно мальчишек, страстно желающих попробовать сладкого.

У Геро от пестроты рябило в глазах, его задевали плечами, толкали, он старался не обращать внимания на тесноту, помня, что сын Мариона должен быть выше мелких обид.

Возле торговых рядов северной и южной части галерей толпились особенно много народа, и за спинами невозможно было разглядеть, какие товары выставлены на продажу. Там слышалась речь персов, быстрый говор сирийцев, певучие восклицания тюрков, возбужденные голоса евреев, армян, иберийцев. Геро, как и любой подросток, выросший среди разных народов, хорошо различал языки, а некоторые даже понимал. Местные перекупщики выставили сегодня на продажу мохнатые ковры, бронзовые и серебряные кувшины, глазурованные амфоры, посуду, стеклянные украшения, изделия из золота, раскрашенные сундуки, мужские сапоги, женские чарыки, но особенно много - одежды и тканей...

Торговая площадь - средоточие того, чем богат и славен Дербент, чем он вправе гордиться перед другими городами и даже странами. Но не только этим. Еще - красивейшими зданиями, умелыми мастерами, особенно многолюдством. Потому сюда и стремятся купцы из разных земель, даже самых отдаленных - Индии, Арабии, Сина [Син -

Китай]. Не по этой ли причине в народе все чаще стали повторять, что "голод не имеет стыда, богатство удержу". Разве что только сладострастие сравнимо по необузданности и длительности со страстью к приобретательству. И потому здесь, как нигде в другом месте, яростно разгорается алчность, пьянит голову хмель неслыханных возможностей, а зависть находит величайший простор. Но где и когда изобилие порождало скромность, где и когда зависть сопрягалась с благородством?

О Дербент изобильный! О Дербент горьчайший!

Вот остроносый гаргарин в зеленом кафтане, распушив черную длинную бороду, украдкой пересчитывает деньги, просунув ладонь с монетами между кафтаном и бородой, настороженно озираясь. Вот прошел мимо Геро обнаженный по пояс мускулистый раб-тюрок, согнувшись под тяжестью скатанного ковра, небольшой бронзовый амулет в виде бегущего оленя висел на его сильной шее. Не помог ему олень-оберег, не умчал хозяина от беды. А за рабом важно шествовал краснолицый перс, самодовольно заложив руки за спину и выпятив под шелковым халатом сытый живот. Большой живот - гордость, ибо свидетельствует о благополучной и обильной кормами жизни.

Возле рядов кричат охрипшие зазывалы, перебивая друг друга с таким усердием, словно победитель получал награду.

– Вот снадобья для мужчин! Хилым придает силу льва! Не пожалейте серебряный дирхем, и любой станет неутомим в любви!

– Корень мандрагоры! Здесь корень мандрагоры! Предохраняет от любых бед и злоумышлений!

– Плоды манго! Из благоуханной Индии! Сладки как любовь красавицы!

– Товары из Сина! Вот товары из Сина! Зуб дракона, обитающего в Желтой реке! Неслыханный напиток, именуемый ца-й, увеличивает телесную и умственную мощь, возвращает молодость старикам! Рог невиданного зверя носорога! Пять тысяч воинов погибли в сражении с ним! Шелковые ткани, бодрящие тело!...

А вот и пронзительный голос невидимого за множеством людей Обадия вознесся, перебивая охрипших зазывал:

– О благородный!
– вопил перекупщик.
– По десять дирхем за пару платил я мастеру! Пусть все будут свидетелями. Я не мог обидеть лучшего уста среди сапожников! Только два дирхема набавил я на продажу, ведь и мне надо кормить семью, ведь я тоже тружусь. Пусть мой труд незначителен, но я сохраняю время мастера. Ведь если бы уста сами продавали свой товар, кто бы тогда его изготавливал? Вникни, о просветленный! Единственно ради такого благородного красавца сбавлю до десяти, и пусть мои дети останутся сегодня голодными! Но какие прекрасные сапоги! Прочнейшие подметки из кожи буйвола! Ровно восемь лет назад мой сосед Бусснар купил у меня точно такие же сапоги и до сих пор, приходя ко мне в гости, вспоминает: "О, дорогой Обадий! О, бескорыстный друг! Если б не ты..." - словом, как он рад, что купил эти сапоги! И всего за пятнадцать дирхем!

Наверное, покупатель у Обадия оказался из числа приезжих, потому что перекупщик лгал беззастенчиво, отважно, неутомимо, лгал в упоении. Геро даже передернуло от отвращения, потому что совсем недавно он своими ушами слышал, как Обадий клялся кожевникам, что не может купить сапоги дороже чем четыре дирхема за пару, потому что не хочет разориться. А в обширном дворе перекупщика, охраняемом двумя здоровенными волкодавами, по обе стороны от массивных ворот тянулись длинные каменные склады. И когда рабы вносили или выносили что-либо, Геро мог, даже не любопытствуя, увидеть в глубине склада висящие под опорными балками сушеные бараньи туши, копченые колбасы, кувшины в рост человека, в которых хранилось зерно, тюки тканей на высоких подставках - чего только не было на складах перекупщика. Геро не стал слушать дальнейший торг и направился в оружейный ряд. В сущности, только оружие интересовало его на торговой площади. Ну, еще, может быть, сладости.