Сан Мариона
Шрифт:
– Домисто, если я встречу того богатыря, я его убью!
– Я верю, мальчик! Благодарю тебя... Кроме тебя и Витилии у меня уже не будет никого дороже в этой жизни. А теперь иди домой и скажи отцу: если появится желающий провести испытательный бой, без меня не начинайте!..
Возвращаясь домой, Геро думал о богатыре-хазарине, взгляд которого похож на волчий. Конечно, такого он узнает сразу! Только бы встретиться! Себя он видел в сверкающем панцире, с тяжелым копьем в руке, почему-то ранним утром на лесной поляне, на которой стоит столб с зарубками, возле столба - красноглазый богатырь, обхвативший столб руками и раскачивающий его, пытаясь вырвать. Тяжелое копье Геро пронзает богатыря и пригвождает к столбу.
Дома был только отец. Они молча поужинали. Перед ужином Марион бросил в огонь очага кусочки пищи, с особенным значением сказал:
– О Нишу, хранитель наш! Прими от сердца, мы помним о тебе! И ты не отверни лика благожелательности, дабы не омрачились дни наши! Окажи благоволение Геро - продолжателю рода моего, поддержи его в трудную минуту, пусть глаза его станут всевидящи, мысль остра, мышцы неутомимы, да не коснется души его страх, а языка - ложь!
Пламя, ярко вспыхнув от бараньего жира, с треском пожирало подношения, пляшущие языки его весело взвивались, наклонялись с невнятным бормотанием в сторону отца и сына, словно говорили о чем-то. Геро приободрился: предки явно помнили о нем.
– Что же ты видел и слышал за эти два дня, сын?
– Марион испытующе, как Микаэль, глядел на сына, словно искал на его лице следы неких изменений.
Геро, стараясь ничего не забыть, рассказал обо всем, что видел и слышал. Закончил он рассказ словами Микаэля: "Кровник он мой!.." Славянин не простил хазарину смерти отца своего. А ведь Микаэль христианин! Геро поклялся убить хазарина по обычаю, ибо он сын друга кровника, у которого нет родичей, и в случае, если кровник не сможет отомстить, право на месть передается его друзьям. Геро поклялся не задумываясь, но теперь, когда в его памяти всплыли - одно за другим - проповедь жреца огнепоклонников, разговоры на торговой площади, слова Эа-Шеми: "Понять - значит простить!" - он растерялся: все ли он делает правильно, даже поступая по обычаю? И словно отвечая на его мысли, отец задумчиво сказал:
– Итак, прошлого уже не вернуть. Понять - значит простить, и все равно - прошлое виновато пред будущим! Я виноват перед тобой, Геро, что воспитал тебя, согласно обычаям, надо было иначе, - отец умолк, видимо, не решаясь произнести слова, смыслу которых противился его разум. Помолчав, он переспросил: - Эа-Шеми расспрашивал тебя, был ли ты на поляне в зарослях, куда нет тропинки? Ты сказал, что попал туда случайно? А я, сын, ходил туда не случайно! И много раз...
– Марион оживился.
– Хорошо помню, как попал туда впервые. Это случилось, когда я был...
– Марион не успел закончить фразу.
В переулке послышались голоса, топот ног, калитка распахнулась, и во двор шумно ввалились громогласный Меджуд, веселый Золтан, массивный купец Аскар, стеклодув Шакрух и еще несколько легов и даргов. Геро сразу заметил у Золтана меч, который тот даже не вложил в ножны, а нес в руке как палку, а Бурджан за скобу держал щит.
– Мира и благополучия! Мира и благополучия!
– оживленно здоровался каждый, а Бурджан после приветствий сказал, шутливо подмигивая Мариону:
– А мы шли мимо, решили: давай зайдем! Навестим друга! Заодно и вина захватили! Почему б после караула не повеселиться? Обычаем это не запрещено, тем более законом персов... Как там в тринадцатой строке шестого столбца? Ага! "После уплаты налога разрешается выносить на продажу овощи, вино, фрукты..." А для чего вино выносится на продажу? Ведь не для омовений же! А где же Геро?
– без перехода спросил Бурджан как бы невзначай.
– Ага, вот он! Ого, какой здоровяк! Золтан, эй, Золтан! Тебе трудно придется!..
Геро только после этой фразы догадался, кто поведет с ним бой. Ну что ж, Золтан сильный и умелый воин. Плохо только, что друг отца и, наверное, не станет серьезно сражаться. С каким азартом скрестил бы сейчас Геро свой клинок с Бусснаром или Уррумчи. На худой конец с надсмотрщиком Дах-Гадом. Уж эти оказались бы настоящими противниками. Каждый из них думал бы только о победе.
– Не пора ли начинать?
– пробасил Маджуд.
– Геро, неси светильник!
По обычаю схватка должна длиться от начала и до конца полного сгорания жгута светильника толщиной в палец и длиной в ладонь. Если за это время никто из сражающихся не побеждал, схватка объявлялась ничейной, но считалось, что испытуемый посвящение прошел, как более молодой и неопытный.
– Кто сказал начинать?
– вдруг раздался от калитки знакомый, шутливо-возмущенный голос. В ней показался Микаэль. И не с пустыми руками. Геро, забыв обо всем, бросился к славянину. В одной руке Микаэль держал меч в ножнах и широкий боевой пояс, а в другой - тускло отсвечивающий щит.
– Как можно начинать без оружия?
– прокричал мастер.
– Геро, держи!
О, Уркацилла! Его собственное оружие! Меч! Геро вырвал его из ножен! В два локтя длиной, в ладонь шириной, обоюдоострый, заточенный до той остроты, когда достаточно взгляда на дымчатое мерцание стали, чтобы ощутить близость смерти, блестящий, с костяной витой рукоятью, с канавкой посередине лезвия! Щит! Выгнутый в центре наружу, с множеством заклепок по внешнему обводу, с прочной захватной скобой, с кожаным ремнем, чтобы щит можно было забросить на плечо, при легчайшем соприкосновении издающий чистый благородный звон металла превосходной закалки! Толстый пояс из буйволиной кожи с приклепанными по всей длине стальными пластинками, способными выдержать колющий удар в живот, гибкая чешуйчатая портупея, на каждой клепаной чешуйке изображение всадника или пешего воина!
Все, толпившиеся во дворе, любовались оружием, как могут любоваться только ценители - как чревоугодник, смакующий изысканное блюдо, как сладострастник перед прекрасным женским телом - когда созерцание вызывает наслаждение, сравнимое лишь со сладкой болью. Воин поймет воина. Геро готов был взвизгнуть. Все богатство Дербента, да что там - мира!
– в его представлении было лишь тусклой грудой мусора перед этим благородством форм. Он наслаждался запахами кожи, звоном щита, не выдержав, он в восхищении лизнул одну из чешуек, чем вызвал добродушный понимающий смех.
А потом был бой! И Геро, и Золтана азарт захватил гораздо раньше, чем они пошли друг на друга. На щите Золтана виднелись вмятины от страшных ударов, и меч его стал выщерблен, но владел он ими с умением мастера. Золтан занес меч!.. Со стороны кажется, замах неотразим... Подставлен щит! Гул столкнувшегося оружия для Геро - лучшая песня. Меч скользит по обводу, Геро наносит удар. Золтан прикрылся щитом. Удар! Уход вправо! Удар! Упоительный звон щита. Прыжок! Нырок! Подсед! Блеск мечей! Свист рассекаемого воздуха! Хорошо!..
На крылечке в плошке догорал светильник. Пылал огонь в очаге, казалось, сам великий Нишу пламенными глазами всматривается в схватку.
Как бы молниеносны ни были удары Золтана, Геро легко отражал их, не забывая следить за светильником. Зрители, затаив дыхание, наблюдали за юношей. Одобрительно крякали при удачном приеме, мычали в восхищении от ловкого ухода. Вот прощально ярко вспыхнул светильник перед тем как погаснуть. И тотчас Геро, сделав обманное движение, ушел вправо, нырнул под левой рукой Золтана и оказался за спиной его. Этот неожиданный прием отец называл "захват" и сам применял только в юности, потому что "захват" требовал необычайной гибкости и быстроты. Чтобы защитить спину, противник должен был, отпрянув, круто развернуться, и успевал бы... но Геро как прилип спиной к спине Золтана, разворачиваясь вместе с ним и одновременно щитом перехватывая его занесенную руку. При настоящем бое сразу бы хрустнули у Золтана сухожилия плечевой кости, выворачиваемой из сустава. Но Геро замер. Замер и Золтан. Погас светильник.