Сан Мариона
Шрифт:
– Как?
– в полный голос прогремел лег.
– Разве очевидное нуждается в подтверждении?
– Очевидное для тебя - не обязательно истина для других, - возразил монах.
– Я успел познакомиться со сводом законов персов. Там говорится: "Всякий, кто обвиняет другого в совершении преступления, должен выставить со своей стороны не менее двух свидетелей из числа свободных, дабы они могли подтвердить обвинение. Если же свидетелей нет, то обвинитель сам должен быть обвинен в умышленной клевете".
Марион остановился. Да, он не подумал об этом. Но закон справедлив, против него не возразишь. Проклятье, как усложнилась
Марион резко повернулся к черному незнакомцу. А если и он лжет? Почему он явился тайно, почему не снял с головы капюшона, почему боится соглядатаев?
– Нет, Марион, я не лгу, - спокойно сказал монах, опять угадав его мысли, - то, что подсыпали снотворного, чтобы ты не проснулся, пока гаргары сумеют расправиться с Золтаном и Бурджаном - правда, но правда, которую ты не сможешь доказать...
– Ты сказал... гаргары расправились с Золтаном и Бурджаном? Разве не хазары напали на заставу? О, Уркацилла!..
Только теперь Марион вспомнил, что наконечники стрел, торчащие из шеи жеребца Бурджана, были граненые. Это были албанские стрелы! Наконечники хазарских стрел круглы!
– Но почему... почему же тогда погибли воины-гаргары...
– Золтан и Бурджан защищались...
– Во имя святой истины, ответь: зачем филаншаху понадобилось убить моих друзей... я ничего не понимаю...
– Этого, Марион, и я не знаю. Но если уж ты пожелал, выскажу догадку: тебя ненавидят в городе! И хотят изгнать из Дербента, но сделать это так, чтобы тебя изгнали твои же родичи. Ведь это гораздо позорнее!
– Кирилл!
– прогремел лег.
– Где те двое, которые рассказали тебе...
– Их уже нет...
– спокойно перебил его христианин.
– Послезавтра суд филаншаха. Ты поведаешь народу правду!
– Я чужеземец, Марион, - возразил христианин, - а чужеземцы по закону не могут быть свидетелями...
Грудь Мариона бурно вздымалась, ему не хватало воздуха, он задыхался. Подобно ударам меча, вонзались в душу слова монаха.
– Если ты спросишь себя: за что? За что тебя ненавидят, за что хотят изгнать - ты не найдешь ответа! И для тебя это будет горше всего! Люди, те самые люди, которых ты защищал, за кого проливал кровь, кого готов снова защищать - эти люди предали тебя и в любое время готовы предать снова! Сейчас, Марион, я уже не спрашиваю тебя: справедливо это или нет, ибо ты уже не сомневаешься в последнем. Я спрашиваю тебя: зачем тебе нужно быть благородным по отношению к неблагодарным? Разве ты не мужчина? Разве ты забыл, что существует месть? Ты должен отомстить!
– Да, я отомщу!.. И месть моя...
– Марион скрипнул зубами.
– Живые будут завидовать мертвым!..
– А вот теперь, Марион, когда ты созрел для мести, я скажу, зачем пришел. Тебе представиться скоро прекрасная возможность насладиться мщением. В ближайшие дни к Дербенту подойдет конница хазар. Сейчас у Турксанфа воинов гораздо больше, чем у Аттилы во время Великого Нашествия хуннов. Турксанф также жаждет мести! И никто уже не сможет остановить его! Если Дербент не покорится, он будет уничтожен вместе с жителями! Турксанф знает о тебе! Он мне сказал: "Кирилл..." Но, кажется, сюда идут... Марион, я тороплюсь... он мне сказал: "Иди и уведоми Мариона, что ради него я сохраню город!
Марион хрипло засмеялся. Монах вздрогнул. Марион захохотал. Ему стало смешно, как бывает смешно только в детстве, когда счастливо избегнешь опасности.
– Я жду ответа, - напомнил монах.
– Ответ будет один, - весело прохрипел Марион.
– Благодари лега за стойкость, ибо я постоянно помню, что ты мой гость. И не изменю обычаю гостеприимства, даже если гость оказался гнусным человеком. Но я вижу: ты торопишься?
– Ты пожалеешь о сказанном, Марион!
– с этими словами черный человек исчез в темноте, и когда Геро с мокрыми слипшимися кудрями вбежал во двор, возле очага одиноко сидел Марион, и ничто не напоминало, что здесь был кто-то еще.
В этот вечер Марион больше ни разу не вспомнил о том, что Рогая посадили в зиндан.
16. ФИЛАНШАХ
С грохотом опустилась ржавая цепь, перекрывающая выход из гавани, и крутобокий с высокой кормой корабль, блестя на солнце мокрыми, неровно поднятыми веслами, выскользнул в море. На палубе забегали, засуетились люди, резко прокричал кто-то по-персидски, и с берега хорошо было видно, как корабль сверху донизу покрылся белыми парусами, слегка накренился, удаляясь, унося сборщика налогов перса Сардера, а с ним послание Шахрабаза Урнайра шахиншаху Ездигерту Третьему. Это было уже третье послание, в котором филаншах напоминал о своих заслугах. Два первых были оставлены без письменного ответа, а на словах было передано: "Жди. На все воля Агуро-Мазды". Осведомитель при дворе Ездигерта передал: шахиншах озабочен предстоящей войной с Византией, а с Турксанфом у него мир. Это означало, что Дербент сейчас не столь важен Ездигерту, ибо прикрывает всего лишь тыл. Но с приходом каравана из Семендера стало известно, что Турксанф собирает свои орды и расчищает путь на юг. С этим известием Сардер и отправился в ставку шахиншаха.
Дорога из гавани шла через пустырь, заросший цветущим розовым тамариском, вдоль северной стены, мимо водоема, поднималась в верхний город.
Сегодня утром в верхнем городе был обнаружен труп воина - перса из гарнизона крепости. Его убили, видимо, ночью, и убийцы бросили труп в известковую гасильную яму, но второпях не заметили, что на поверхности остался торчать сапог. Шахрабазу пришлось провожать Сардера в гавань, ибо это было уже четвертое с прошлой весны убийство перса. Откормленные, томящиеся бездельем воины персидского гарнизона приставали к албанкам.
Сегодня начальник гарнизона крепости Гаврат заявил филаншаху, что он не отвечает за спокойствие воинов гарнизона, что они разгневаны и собираются мстить албанам. Шахрабаз распростился с перстнем и десятью золотыми динариями, дабы Сардер в отчете не упомянул об убитом.
Проезжая через пустырь, Шахрабаз вспомнил, что вечером к нему должны провести монаха-христианина, прибывшего с караваном из Семендера. Монах зачем-то добивается встречи с правителем Дербента, об этом сообщил соглядатай. Что нужно христианину? Уж не хочет ли он обратить Шахрабаза Урнайра в свою веру? При этом предположении филаншах только усмехнулся.