Сан Мариона

Соловьев Александр

– А может, не хотел просыпаться?
– вкрадчиво спросил кто-то из гаргар.

Кровь бросилась в голову Мариону. Его обвинили в трусости! Кто посмел спросить? Кто? Он шагнул вперед, оглядывая попятившихся воинов, спросил хрипло:

– Кто?

Враждебное молчание было ему ответом.

14. ВРЕМЯ ОБИД

Души предков, незримо витающие над домашним очагом, оскорбленные деянием потомка, покидают его, лишая защиты семью, и тогда вероломная судьба спешит обрушить на беззащитных людей все накопленное зло и для них наступает "время обид". Немногие выдерживают его.

Застава Мариона вернулась в город после полудня, а весть о ночной схватке с бродячей шайкой хазар гонец привез раньше -

утром. При возвращении возле коновязи ближнего холма почерневший от горя Марион увидел трупы лошадей Золтана и Бурджана, пронзенные стрелами. Над ними уже кружились, громко каркая, вороны, на примятой траве еще виднелись бурые пятна засохшей крови. Шея жеребца Бурджана была пробита двумя стрелами, и над спутанной рыжей гривой остро торчали граненные наконечники.

Все большее число гаргаров склонялось к зороастрийской вере, ибо персы благосклонны к поклоняющимся Агуро-Мазде, а как учил Заратуштра, душа благочестивого погибшего непременно покидала тело, улетая в блаженное царство праведников. Труп же, покинутый душой, нечист и никоим образом не должен соприкасаться с чистыми стихиями: землей, водой, особенно - огнем. Поэтому к времени возвращения заставы гаргары - поклонники Агуро-Мазды успели соорудить в ущелье за северными воротами обрядовую башню, именуемую у персов дакмой - круглую, каменную, с углублением-колодцем на вершине, куда кладут раздетых донага покойников. Ночью возле дакмы соберутся чудовища - дэвы, почуявшие свежатину, радостно визжа, по-вороньи каркая, злобно урча, дэвы устроят себе пиршество. Страшно оказаться одинокому прохожему в глухую полночь возле башни, где пирует нечистая сила.

Далеко за северными воротами громким плачем встретили женщины изнуренных воинов заставы. Упали в густую дорожную пыль матери погибших гаргаров, разметав волосы, царапали лица, исступленно причитая:

– О великий Агуро-Мазда, о всемогущий Агуро-Мазда, прими душу Евагра, прими душу Менола в царство блаженных, в царство блаженных!..

Четверо рослых молчаливых атраванов-гаргаров торопливо приняли с лошадей трупы молодых воинов, завернутые в плащи, и, не дав матерям взглянуть на сыновей, бегом устремились к дакмам, спеша выполнить до темноты обряд освобождения душ, для чего нужно длительно перечислять достоинства погибших.

Не успел мрачный Марион въехать в ворота, как от торговой площади раздался громкий, протяжный звук трубы глашатая, призывающий народ собраться для слушания указа филаншаха. Марион остановился поодаль от быстро густеющей шумной толпы. Глашатай прокричал:

– О славные жители Дербента процветающего, слушайте указ филаншаха, справедливейшего из справедливейших Шахрабаза Урнайра! Слушайте указ!
– И в наступившей тишине объявил: - Справедливейший и мудрейший Шахрабаз с величайшим прискорбием узнал о гибели четырех храбрейших воинов заставы, пусть души их покоятся в мире! Узнал он также о том, что во многом повинен в смерти воинов Марион, проспавший нападение хазар и бой с ними. Позор да падет на голову труса! Только в память о былых заслугах стражника северных ворот Мариона последний не наказывается ударами плетей на площади в присутствии жителей города. Но Марион впредь лишается всех почестей и вознаграждений, дарованных ему за былые заслуги! Я, Шахрабаз Урнайр, так повелел!

Вина Мариона была неоспорима, хоть стыло в душе тяжкое недоумение: как же могло случиться, что он, слыша голоса друзей, звавших на помощь, слыша шум боя, не мог очнуться? Нет ему прощения! И он безропотно сносил угрюмые взгляды, проезжая по улице, делая вид, что не слышит осуждающих голосов за спиной. О, если бы душе человеческой можно было бы выплеснуть часть той муки, что приносят ей отчаяние и унижение, небо бы почернело! Но Марион молчал. И

дома его встретили молча.

Ночью он метался на помосте. Склонялись над ним окровавленные лица друзей, звали на помощь голоса. Вдруг голос Бурджана произнес из темноты хижины:

– Возле очага да пребудут дни твои!..

Марион выбежал из хижины, упал на колени перед тлеющим очагом, прошептал:

– О Нишу, ты здесь? Ответь мне! Ответь!

Ни звука не раздалось.

А утром в хижину, грохоча сапогами, ввалился горбоносый Ишбан, тот самый стражник, что первым сообщил печальную весть о гибели Ваче и сына Т-Мура, и с порога громогласно объявил:

– Мы не верим, Марион, тому, что случилось! Пусть будет проклят тот лег или дарг, кто посмеет обвинить тебя! Сегодня день весенних молений "Ацу", и мы избираем тебя распорядителем. Я пришел, чтобы напомнить, что пора отправиться к "священному камню"...

"Священный камень", огромная плоская вершина которого едва поднималась над травами, находился возле Южной горы. Широкая и глубокая трещина змеилась по камню, и в трещине этой рос невысокий, но крепкий вяз. Возле него собрались леги и дарги на весеннюю молитву "Ацу" в честь бога-громовержца Уркациллы. Возле вяза толпились только мужчины. Женщин не было, женщины здесь соберутся вечером на свою отдельную молитву супруге Уркациллы, богине плодородия Весшну. Невдалеке от камня горел костер. В огромном закопченном котле варилось мясо жертвенного барана, на траве лежали серые бурдюки с вином, узелки с вареным пшеном. Тощий Шакрух, кашляя, подкладывал в костер хворост. Среди собравшихся не было Бусснара, Обадия, Уррумчи. Марион тяжело вздохнул, все меньше и меньше легов и даргов приходят на весеннее моление "Ацу". Когда взоры собравшихся устремились на него, он начал, стоя возле зеленых ветвей вяза, рассказывать ежегодное ритуальное предание:

– Давным-давно, когда не было ни города, ни стен крепостных, вокруг Чора шумели леса и текла к морю река, огибая холм, когда еще не было ни легов, ни даргов, а был единый род, тогда жители Чора выгоняли пастись свое тучное стадо к этому камню. Когда наступала весна, прилетали птицы и расцветали цветы, люди Чора собирались сюда на весенний праздник, здесь пожилые украшали друг друга венками из пахучих цветов, здесь пели песни, здесь плясали девушки и юноши. И все желали счастья друг другу, и не было в сердцах людей злобы. Царил в душах людей мир, и вечерами мирно собирались они возле очагов своих, поминая предков.

Однажды пастухи, пасущие стадо возле камня, увидели, что небо внезапно покрылось тучами, так что день стал похож на темный вечер. Вдруг из туч ударила сверкающая молния, поразила вершину камня и рассекла его, и гром раздался такой оглушительный, что казалось, небо обрушилось на землю. Упали в страхе пастухи в траву, закрыли головы руками, чтобы не оглохнуть, но стихло вокруг, и не полился дождь из осколков небесных. Подняли пастухи головы и увидели, что появилась в камне трещина, в трещине вырос вяз, а возле вяза стоит человек, великий ростом и прекрасный видом, молнии вьются над его головой подобно серебряным змеям, и в руках он держит пучок молний. Сказал тот человек голосом, подобным громовому раскату:

– Я - Уркацилла, бог солнечного огня и молний, возлюбил вас за единство ваше, каждый из вас - брат другому и защитник слабых! Отныне будете вы изобильны, ибо я покровитель ваш...

Мариону стало трудно говорить. Вокруг невеселые, хмурые, задумчивые и даже равнодушные лица. Он неожиданно для самого себя продолжил горько:

– Но многие из нас забыли веру свою, забыли покровителя, не почитают предков, бесчестье овладело душами многих...

И тогда Марион ясно расслышал, как надсмотрщик Дах-Гада негромко, но враждебно произнес: