Сан Мариона
Шрифт:
– Того и другого в крепости вполне достаточно, уверяю тебя, протоспафарий!
– ...И если бы оборона крепости не имела еще одного существенного изъяна, - Кирилл усмехнулся, - мне пришлось унизиться до разговоров с простыми людьми, и я убедился... в вашей защите, несмотря на неприступность стен, есть изъяны...
– Какие же?
– поднял брови Шахрабаз и нервно потеребил рукой свою рыжую бороду.
– Дух защитников... Я убедился, что персы в крепости не будут защищать в случае нужды город, а предпочтут отсидеться на холме, а народ не придет на помощь крепости...
Протоспафарию тоже нельзя было отказать в проницательности, удар его был обдуман и нанесен в самое слабое место. Кирилл выжидательно глянул на Шахрабаза, но тот молчал, теребя бороду. И тогда протоспафарий сказал:
– Не думай, Шахрабаз, что если Дербент удален от Константинополя на триста фарсахов, мы плохо осведомлены о том, что здесь происходит. И запомни: император Ираклий - прекрасный стратег, он понимает, как
– Кирилл выпрямился, взялся обеими руками за свой украшенный золотыми бляшками широкий пояс, словно хотел его расстегнуть, - и чин протоспафария! И еще запомни: Византия никогда не унизится до обмана того, кто оказал ей услугу. Но это в том случае, если ты не откажешься от предложения Турксанфа, ибо нельзя быть одновременно хазарским тудуном и протоспафарием Византии. Итак, решай!
В это время в узком коридорчике послышались торопливо приближающиеся шаги. Протоспафарий Кирилл легко вскочил с кресла, поднял сброшенную черную накидку и, отступая в угол, слился с темнотой, словно его и не было. В дверном проеме показался высокий рябой слуга. Великан-телохранитель обнаженным мечом загородил ему дорогу. Слуга, имевший встревоженный вид, упал на колени, сказал:
– О господин, прибыл неизвестный человек, стоит возле ворот крепости, требует, чтобы его впустили к филаншаху. Говорит, что очень важное дело. Утверждает: спасение Дербента от хазар в его руках...
Филаншах был осторожен. Он знал, как полезно все предусмотреть и взвесить заранее, поэтому послал Мансура узнать, кому там не терпится спасти Дербент и, провожая глазами Мансура, мысленно порадовался своей предусмотрительности. Полное имя дворецкого было - Мансур ибн Хаукаль. Он был арабом-мусульманином. Прибыв два года назад с большим торговым караваном, он на площади во всеуслышанье объявил себя посланником пророка Мухаммеда - посла бога единого и всемогущего Аллаха. Тогда уже до Шахрабаза доходили тревожные слухи, что на южных границах Персии появился новый и грозный враг - арабы, называющие себя "мусульмане", что означает "покорные Аллаху", мечом и уговорами распространяющие новую веру - ислам. Персы отняли у Мансура товары, с которыми он прибыл в Дербент, так как он не имел разрешения на торговлю, а христиане за проповеди избили его. Филаншах же, узнав о Мансуре, приблизил его к себе, сделав постельничим, а когда прибывший осенью из Дамаска купец подтвердил слухи об арабах, Мансур стал дворецким. Теперь он не проповедовал, а терпеливо ждал своего часа, утверждая, что скоро могучее войско мусульман, пройдя огнем и мечом по Персии, приблизится к Албании. И он не обманывал, ибо новые слухи о появлении мусульманского войска на южных границах Ирана уже дошли до Шахрабаза. Филаншах знал, что Мансур окажет ему всяческое содействие в деле ослабления Персии. И Шахрабаз сейчас радовался своей предусмотрительности - то, что вчера казалось незначительным, завтра обернется величайшим благом.
Кирилл, выйдя из мрака в черной накидке монаха, сказал:
– Единственное условие, которое ставит тебе император, чтобы ты стал христианином.
Шахрабаз вытащил из ворота мягкой полотняной рубахи золотой нательный крест и показал Кириллу.
– О!
– обрадованно-изумленно воскликнул тот.
– Этого мы в Византии не знали!
Шахрабаз, спрятав крест, усмехнулся про себя, подумав, как много не знают про него те, кто хотел бы знать как можно больше. Вместе с персами он совершал обряды поклонения светоносному Ахурамазде, с Мансуром молился Аллаху, а каждую субботу тайно посещал христианскую церковь - единственную в Дербенте - и исповедовался священнику. Он верил, что хуже не будет, что он в любом случае поступает так, как угодно богу. В молодости Шахрабаза смущало обилие богов, и он, не зная, кому отдать предпочтение, старался больше поклоняться Ахурамазде, как самому могущественному и сильному из всех, он и в вере придерживался того же, что и в жизни: служить тому, кто в данный момент сильнее. Но потом он подумал, что будущее полно неожиданностей и то, кто сегодня силен, завтра может оказаться слабым, а боги, равно как и люди, не любят предательства. И решил поклоняться всем известным ему богам. Даже иногда в воскресенье посещал иудейскую синагогу, мысленно очищаясь перед Яхве. Ибо, если богов много, тогда они ведут себя, как люди, и так же враждуют между собой. Но если они как люди, то не столь уж проницательны и можно любого из них и умилостивить, и обмануть. Наказание, например, иудея должно засчитываться в заслугу перед Ахурамаздой, а христианина - перед Аллахом. А если бог на самом деле один, то какая разница - кому молиться: все молитвы дойдут. А жизнь любого смертного состоит из дел, праведность или неправедность которых зависит от пользы или вреда, привносимого деянием. Но кто сочтет пользу или вред поступка, если он переплетен с множеством других, сцеплен с будущим, вытекает из прошлого? Например, сдачу Дербента хазарам многие сочтут деянием крайне неправедным, но оно же спасет тысячи жизней! В том числе и персов, и христиан, и иудеев. А сколько благих дел в будущем они могут совершить! А Турксанф так или иначе город захватит, ибо протоспафарий Кирилл прав: запасов продовольствия в крепости и в городе - на один месяц, не больше. Дербент слишком многолюден, чтобы здесь можно было хранить большие запасы. А хазары уже будут крайне озлоблены: они в городе, да и не только в городе, а во всей Албании и даже в Персии, все предадут огню и мечу, чего можно избежать, мирно пропустив их через Железные ворота.
Вернулся желтоглазый Мансур и на ломаном албанском языке доложил, что у ворот стоит караванвожатый, с которым прибыл в горд этот господин, Мансур поклонился протоспафарию, караванщик рассказал, что христианский монах на самом деле не монах, а византийский шпион, у которого есть айцза самого кагана Турксанфа. Мансур выжидательно глянул на филаншаха.
– Караванщика убить. Труп сбросить в ущелье, - приказал Шахрабаз и вдруг вспомнил, что хазары управителей дворцов называют "чаушиар". Чаушиар... чаушиар... Возможно, ему своего дворецкого тоже придется звать "чаушиар". А вот как дворецкого называют византийцы, Шахрабаз, как ни напрягался, не мог вспомнить, а спросить у протоспафария счел неудобным. Он встал с кресла, выпрямил сутулившуюся спину, ибо даже перед самим собой хотел казаться молодым и стройным, сказал протоспафарию, что он принимает предложение императора Ираклия.
А когда византиец ушел, филаншах насмешливо подумал: "О небо, как глупы люди! Каждый из тех, кто молится одному богу, думает, что истина только в руках его, а вне его веры - ложь. А я исповедую все религии, следовательно, постигаю истин гораздо больше!" И хрипло рассмеялся, подумав о том, что слабым бог нужен для того, чтобы не лишаться последней надежды, а сильным - чтоб было пред кем сложить грехи свои, ибо не было бы у сильных грехов, незачем было бы им и молиться. Все это хорошо, но как сделать, чтобы и город сдать и чтоб персы об этом не дознались? Да и народу об этом знать не положено, ибо слишком много тогда посыплется проклятий на голову правителя Дербента, а проклятия для достоинства унизительны. Нет, тому, кто слишком много видел и знает, воистину грешно поступать с неосмотрительной горячностью молодости. Единственное, чему можно предаваться с прежним пылом - это любовным утехам. Десять юных наложниц... Прекрасно! Шахрабаз далеко еще не стар, о, далеко не стар! Но сначала он заберет во дворец Витилию, дочь Мариона, пробудившую в нем давно, казалось, забытые сладостные молодые чувства. О, Витилия, дочь Мариона! Марион, Марион... это не тот ли воин, которого... Шахрабаз нахмурился, прошелся по келье. Впрочем, тем лучше! И даже гораздо удачнее, чем можно было ожидать. Народ смотрит на Мариона уже другими глазами, стойкость лега сломлена. Да и нужно ли ему, Шахрабазу Урнайру, теперь опасаться этого жалкого сброда? Не успеет появиться на небосклоне новая луна, Шахрабаза здесь уже не будет. Зачем ему, не имеющему детей, восстанавливать трон Урнайров, когда можно прекрасно прожить в спокойствии, благополучии, тиши, на белоснежной вилле возле теплого моря? Что ценного в его теперешней жизни? Править пыльным, полуголодным городом, вечно опасаться, что тебя в любое время могут лишить власти, и славный Шахрабаз Урнайр останется ни с чем? О, нет, мы не так глупы!
Филаншах остановился возле Мансура, вперив в него пристальный взгляд. Тот напомнил:
– Завтра, о господин, день Суда Справедливости!
Филаншах очнулся. Да, да, Суд Справедливости. Надо вести себя по-прежнему, как будто ничего не случилось, ибо нельзя быть ни в чем окончательно уверенным. Важно, очень важно быть предусмотрительным, но не возможно все предусмотреть. Плох тот полководец, который не обеспечивает себе заранее надежного безопасного тыла.
17. СУД СПРАВЕДЛИВОСТИ
Множество людей поднималось сейчас из нижнего города в верхний, пересекая широкую дорогу, через проем будущих ворот в поперечной стене и дальше, по средней из трех улиц, направляясь к бывшему зданию городских собраний, ныне караван-сараю, где на торговой площади должен был состояться Суд Справедливости. В этот день отменялись все работы для свободных.
Марион шел на голову возвышаясь над самыми высокими, привлекая невольно внимание непривычно суровым сосредоточенным выражением лица. Рядом покашливал тощий Шакрух, слушая разговор Маджуда и Ишбана с седобородым Микаэлем.
Проехал мимо надменный красавец Уррумчи на сером жеребце, ни на кого не глядя, поигрывая плетью, за ним на крупном осле поспешал раис кузнецов - толстяк в длинном плаще. Мелькали в толпе смуглые обветренные огородники в чистых холщовых рубахах, прокопченные кузнецы с тяжелыми мускулистыми руками, отдельно от других шли оружейники - самые почитаемые люди в нижнем городе, выделяясь независимым видом. И так же, выделяясь в толпе длинными черными одеждами, иссиня-смуглыми лицами, отдельной кучкой поспешали иудеи во главе с талмид-хахамом [талмид-хахам - глава еврейской общины], предки которых переселились в Дербент несколько поколений назад, после разгрома Римом иудейского восстания. В основном же толпа была смешанной: возле христианина шел поклонник Агуро-Мазды, знакомого армянина-горшечника дружелюбно окликал албан-ткач. Единственно, в толпе не было персов.