Сан Мариона
Шрифт:
Вдруг слева от дороги, в зарослях тамариска, послышался шорох, раздвинулись кусты. Шахрабаз едва успел сдержать отпрянувшего жеребца, как перед ним на дорогу из розовых зарослей выпрыгнул невысокий человек в длинной рубахе простолюдина, босой, с седой взлохмаченной бородой. Резко и зло прокричал араб Мансур, два рослых телохранителя, ехавшие по бокам филаншаха, рванулись вперед, в мгновение ока сбили с ног конями появившегося человека, выхватили мечи.
– Не убивайте меня сейчас, я должен сказать правителю нечто важное! Подождите меня убивать!
– кричал простолюдин, подняв голову, даже не пытаясь защищаться.
Человек был безоружен и явно слабосилен. Шахрабазу бросился в глаза его огромный, мраморно блестящий лоб, достойный мудреца. Телохранители с обнаженными мечами окружили правителя.
– Оставьте его, - приказал Шахрабаз и, когда телохранители нехотя отъехали, мрачно велел: - Говори, старик!
Лоб простолюдина был настолько выпукл и просторен, что, нависая, скрывал глаза, и только старик подполз на коленях, поднял большую седую голову, филаншах увидел устремленный на него смелый и доверчивый взгляд светлых, напоминающих две льдинки, глаз. Это были глаза ребенка, не знающего ни боли, ни страха, ни лжи.
– Меня не пускали к тебе, правитель, как я ни пытался, и вот я вынужденно прибегнул к столь необычному способу, - торопливо и вместе с тем простодушно объяснял старик, доверчиво касаясь стремени филаншаха худой, слабой рукой.
– Послушай, много, очень много лет я провел в одиночестве, жил в пещере, спал на подстилке из трав и цветов, питался дикими плодами и акридами. Единственным моим богатством были труды Аристотеля и Платона, единственной радостью - размышления. Поверь, я очень много знаю!..
– Ты можешь вернуть мне молодость?
– перебил его филаншах.
– Нет, - покачал головой мудрец, - этого я не в силах... Но я знаю, что надо предпринять, чтобы люди жили в мире, чтобы не было ни бедных, ни богатых, чтобы мужчин не превращали в рабов, а женщины не знали вдовства. Я знаю, что нужно сделать, чтобы государства были изобильны, дети не умирали от голода и болезней...
"Да он сумасшедший!" - подумал филаншах и, дернув поводья, гневно сказал:
– Старик, ты отнял у меня время! Прочь с дороги!
– Разве ты не хочешь, чтобы люди жили счастливо и изобильно? простодушно удивился мудрец.
– Я вижу, что ты мрачен, твою голову теснят тяжкие думы... О, я не сомневаюсь, что думы твои - о наилучшем устройстве дел!
– Да, да! Ты прав, - нетерпеливо перебил его Шахрабаз, - но ответь мне: ты можешь сделать людей равными?
– Твой вопрос говорит с твоем высоком уме, но и этого я не умею.
– Тогда ты напрасно провел много лет в размышлениях!
– мрачно усмехнулся филаншах.
– Питание акридами и постель из цветов не пошли тебе на пользу!
– Выслушай меня... я прошу единственного - выслушай меня!
– Зачем?
– холодно удивился правитель.
– Сейчас ты станешь лгать, искренне веря, что сказанное - истина. Прочь с дороги!
– Филаншах тронул коня и больше не остановился.
– Ты еще не знаешь, что я придумал самодвижущуюся повозку!
– закричал вслед ему простолюдин.
– Но у меня нет даже шекеля железа, чтобы выковать хоть одну ось! Я придумал лук-самострел! Выслушайте меня!
Но свита равнодушно проехала мимо, старик пытался кого-нибудь задержать, хватался за стремя, его отталкивали сапогами. На огромном лбу старика вздулась толстая жила, изможденное лицо его сморщилось, он, протягивая вслед уезжающим руки, кричал:
– Все смеются надо мной, но я не сумасшедший, я думал над всем этим двадцать лет! Разве вы не хотите быть счастливыми?
Счастье Шахрабаз испытал спустя короткое время после тут же забытой им встречи с мудрецом. Когда он поднимался в верхний город, впереди, пересекая дорогу, прошла стройная девушка в длинном белом льняном платье с кувшином на плече. Лицо ее было открыто. Ах, как она шла, словно не касалась земли, словно плыла. Гибко покачивался тонкий, перехваченный узким серебряным пояском стан, свежо горел румянец на щеках, приоткрытые алые губки, казалось, источали аромат роз. А какой гордый, огненный взгляд метнула она на Шахрабаза из-под черных длинных ресниц. Шахрабаза вдруг обожгла чувственная страсть, словно молнии пронзили тело. Он выпрямился, замер, приподнявшись на стременах, провожая юную красавицу взглядом. Когда девушка прошла мимо своей летящей походкой, гордо откинув голову, отягощенную черными как ночь кудрями, рассыпанными по плечам, он почему-то шепотом попросил Мансура: "Узнай, чья!" А когда Мансур рванул коня вслед девушке, крикнул: "Не обидь!"
И пока он ждал возвращения дворецкого, в теле его бурлили молодые силы, кипела молодая кровь, обжигая лицо, и он был счастлив и даже улыбался. Телохранители, видя странную мертвую улыбку на сухом пергаментном лице старика, оцепенели от страха, ибо филаншах на их памяти улыбался впервые.
До вечера Шахрабаз во дворце принимал соглядатаев, выслушивал сообщения шихванов, начальника стражей порядка, отдавал распоряжения, но перед глазами неотступно стояла Витилия, дочь Мариона, как сообщил Мансур, и чувственные молнии по-прежнему обжигали тело, вызывая на лице филаншаха счастливую улыбку.
Кроме этого происшествия, все остальное для правителя Дербента было обычно.
Люди в нижнем городе, чтобы как-то прожить и не умереть с голоду, лепили горшки, ткали ковры, выезжали за южные ворота пахать и сеять, - и если бы не было филаншаха в Дербенте, люди бы делали то же самое трудились, как муравьи, нисколько не задумываясь о том, кто ими правит, как если бы правителя не было вовсе. Никто не вспоминает о сердце, пока оно здорово, но каждый огорчается, когда почувствует в нем боль.
Персам было также безразлично, кто правит в Дербенте, но было небезразлично, как правят. Шахрабазу все равно, кому служить, если уж этого не избежать, и кто у него в подчинении, если без этого не обойтись, но было далеко не все равно, как к нему относятся. Персов он задабривал, а чернь постоянно ощущала на себе его тяжелую безжалостную власть. А в сущности, он равнодушен и к тем, и к другим. Но люди помнили, что у них есть правитель.
Вечером к Шахрабазу тайно провели монаха-христианина в длинном черном плаще.