Санджар Непобедимый
Шрифт:
— Подожди. Ответь на вопрос. — Глаза женщины загорелись недобрым огнем.
— На какой вопрос, матушка?
— Я звала тебя, своего сына, после долгой, как вечность, разлуки, а ты привел какого–то постороннего человека… да еще не мусульманина… по обличию вижу.
— Тише, матушка. Он мой побратим… Он брат мой.
— Он кафир… большевик. Ты забыл законы ислама. Ты позоришь мое открытое лицо. Сын мой! Пусть этот человек выйдет. Не подобает даже лучшему другу присутствовать при разговоре сына с матерью.
Кошуба быстро огляделся. Ничто не подкрепляло его подозрений. Он безмолвно поклонился и вышел в соседнюю комнату. Здесь было почти темно, так как масляный светильник едва теплился. За низеньким сандалом, пряча руки под тяжелым ватным одеялом, сидел длиннобородый старик и, очевидно, дремал. Он не шевельнулся, когда командир поздоровался с ним по–узбекски и, сев рядом, закурил.
Из приоткрытой двери струился полоской свет и были явственно слышны голоса разговаривавших. Женщина сказала:
— Подойди, сын мой, и обними свою мать. Она поцеловала его и горестно воскликнула:
— Вай, сыночек мой! Что с тобою сталось, бедненький мой…
— Матушка, что вы меня оплакиваете… Я живой ведь…
Разговор продолжался вполголоса. Кошуба задал старику вопрос:
— Скажите, уважаемая госпожа здорова?
— Да.
— Матушка Санджара давно живет в этом доме?
— Да.
— Она замужем?
— Да.
— Муж ее жив?
— Да.
— Не будет невежливым спросить, чем занимается ее почтенный муж? Не земледелец ли он?
— Да.
— Может быть, он садовод? Здесь прекрасный сад.
— Да.
Видя, что от неразговорчивого собеседника ничего не добьется, Кошуба замолчал. Он курил папиросу за папиросой и думал. В мозгу его созревала нечеткая, расплывчатая, как дым, мысль, но он никак не мог уловить ее. Он все больше приходил к заключению, что, оставаться в этом домике не следует. Почему, — он долго не мог сказать и, лишь нечаянно взглянув на столик, понял: стоявший на скатерти большой круглый поднос был пуст…
Пустой… Только самому жестокому врагу узбек отказывает в простейшем проявлении гостеприимства, в хлебе… На подносе ничего не было.
Командир посмотрел на благообразное холодное лицо старика и поймал его блудливый убегающий взгляд… Командир стремительно встал. Столь же стремительно вскочил и старик. Он раскрыл рот не то для того, чтобы сказать что–то, не то, чтобы закричать. Тогда Кошуба шагнул к нему и мрачно проговорил:
— Молчите!
Кошуба действовал безмолвно и быстро. Одним движением он извлек из–за пазухи несловоохотливого своего собеседника револьвер и засунул себе в карман. Он сразу же определил его британскую марку. Затем, слегка подтолкнув старика к сандалу, заметил:
— Ну, отец, не подымайте крика.
Но старик был настолько ошеломлен, что не промолвил ни слова.
Тогда комбриг спросил его:
— Эта госпожа подлинно мать командира Санджара?
— Да.
— Кто же ее муж? Старик замялся.
— Кто ее муж? — повторил Кошуба.
— Бек… хаким денауский.
— Вы знаете, что полагается за хранение оружия без разрешения?
— Как всевышнему будет угодно, — голос старца даже не дрогнул, но глаза бегали, выдавая беспокойство.
Тогда Кошуба, не спуская глаз со старика, подошел к двери. До него донеслись взволнованные, несколько повышенные голоса Санджара и его матери. Не очень громко Кошуба сказал:
— Санджар, брат мой, пора ехать.
— Хорошо.
…Всадники медленно ехали по дороге. Свежий ветер дул им в лицо. Оба молчали.
Только на следующий день Санджар рассказал Кошубе содержание своей беседы с матерью.
Разговор начался с того, что Кошуба очень осторожно, обиняками повел речь о молчаливом старичке и отобранном у него оружии. Тогда Санджар счел нужным передать все, что произошло между ним и матерью.
Мать долго охала и причитала над сыном, любовалась им, хвалила его за мужественную внешность. Расспрашивала о его жизни с тетушкой Зайнаб. Неожиданно она задала ему вопрос:
— Мусульманин ли ты, мой сын?
Захваченный врасплох, Санджар растерялся; сам он никогда не задумывался о религиозных делах. Он попытался выйти из неловкого положения:
— Походная жизнь не способствует выполнению обрядов.
— Не в этом дело. Я спрашиваю о твоих мыслях. Веруешь ли ты в единого, всемогущего бога и следуешь ли заветам его пророка?
Чувство раздражения начинало подниматься в груди Санджара; он не хотел при первой же встрече ссориться с матерью и поэтому постарался уклониться от прямого ответа. Он невнятно пробормотал какие–то слова, которые, при желании, можно было счесть за утвердительный ответ.
— Хорошо, — продолжала мать, — хорошо. Но почему же сын мусульманина и мусульманки идет против мусульман?
И Санджар понял тогда, что перед ним сидит чужой человек.
Кошуба не присутствовал при разговоре матери с сыном, но он отчетливо и образно представил его себе после отрывистого, немногословного рассказа Санджара.
Никогда еще молодому воину не было так тяжело.
Он находился весь во власти проснувшейся детской мечты о материнской ласке, дремавшей многие годы. Перед ним была его матушка, которую он считал давно умершей. Он стремился к ней всей душой… Он так хотел броситься к ней, прижаться лицом к ее рукам, но ее слова, произнесенные ровным холодным голосом, воздвигли между ними стену.
И Санджар обрадовался, услышав голос Кошубы, звавший его.
— Ты уходишь, мой сын? Когда я увижу тебя? Да, у меня к тебе есть дело. Ты большой начальник, и ты имеешь большого друга из этих… большевиков. Помоги одному человеку, почтенному человеку, уехать. Он теперь не может здесь жить…