Санджар Непобедимый
Шрифт:
— Подожди. Ответь на вопрос. — Глаза женщины загорелись недобрым огнем.
— На какой вопрос, матушка?
— Я звала тебя, своего сына, после долгой, как вечность, разлуки, а ты привел какого–то постороннего человека… да еще не мусульманина… по обличию вижу.
— Тише, матушка. Он мой побратим… Он брат мой.
— Он кафир… большевик. Ты забыл законы ислама. Ты позоришь мое открытое лицо. Сын мой! Пусть этот человек выйдет. Не подобает даже лучшему другу присутствовать при разговоре сына с матерью.
Кошуба
Из приоткрытой двери струился полоской свет и были явственно слышны голоса разговаривавших. Женщина сказала:
— Подойди, сын мой, и обними свою мать. Она поцеловала его и горестно воскликнула:
— Вай, сыночек мой! Что с тобою сталось, бедненький мой…
— Матушка, что вы меня оплакиваете… Я живой ведь…
Разговор продолжался вполголоса. Кошуба задал старику вопрос:
— Скажите, уважаемая госпожа здорова?
— Да.
— Матушка Санджара давно живет в этом доме?
— Да.
— Она замужем?
— Да.
— Муж ее жив?
— Да.
— Не будет невежливым спросить, чем занимается ее почтенный муж? Не земледелец ли он?
— Да.
— Может быть, он садовод? Здесь прекрасный сад.
— Да.
Видя, что от неразговорчивого собеседника ничего не добьется, Кошуба замолчал. Он курил папиросу за папиросой и думал. В мозгу его созревала нечеткая, расплывчатая, как дым, мысль, но он никак не мог уловить ее. Он все больше приходил к заключению, что, оставаться в этом домике не следует. Почему, — он долго не мог сказать и, лишь нечаянно взглянув на столик, понял: стоявший на скатерти большой круглый поднос был пуст…
Пустой… Только самому жестокому врагу узбек отказывает в простейшем проявлении гостеприимства, в хлебе… На подносе ничего не было.
Командир посмотрел на благообразное холодное лицо старика и поймал его блудливый убегающий взгляд… Командир стремительно встал. Столь же стремительно вскочил и старик. Он раскрыл рот не то для того, чтобы сказать что–то, не то, чтобы закричать. Тогда Кошуба шагнул к нему и мрачно проговорил:
— Молчите!
Кошуба действовал безмолвно и быстро. Одним движением он извлек из–за пазухи несловоохотливого своего собеседника револьвер и засунул себе в карман. Он сразу же определил его британскую марку. Затем, слегка подтолкнув старика к сандалу, заметил:
— Ну, отец, не подымайте крика.
Но старик был настолько ошеломлен, что не промолвил ни слова.
Тогда комбриг спросил его:
— Эта госпожа подлинно мать командира Санджара?
—
— Кто же ее муж? Старик замялся.
— Кто ее муж? — повторил Кошуба.
— Бек… хаким денауский.
— Вы знаете, что полагается за хранение оружия без разрешения?
— Как всевышнему будет угодно, — голос старца даже не дрогнул, но глаза бегали, выдавая беспокойство.
Тогда Кошуба, не спуская глаз со старика, подошел к двери. До него донеслись взволнованные, несколько повышенные голоса Санджара и его матери. Не очень громко Кошуба сказал:
— Санджар, брат мой, пора ехать.
— Хорошо.
…Всадники медленно ехали по дороге. Свежий ветер дул им в лицо. Оба молчали.
Только на следующий день Санджар рассказал Кошубе содержание своей беседы с матерью.
Разговор начался с того, что Кошуба очень осторожно, обиняками повел речь о молчаливом старичке и отобранном у него оружии. Тогда Санджар счел нужным передать все, что произошло между ним и матерью.
Мать долго охала и причитала над сыном, любовалась им, хвалила его за мужественную внешность. Расспрашивала о его жизни с тетушкой Зайнаб. Неожиданно она задала ему вопрос:
— Мусульманин ли ты, мой сын?
Захваченный врасплох, Санджар растерялся; сам он никогда не задумывался о религиозных делах. Он попытался выйти из неловкого положения:
— Походная жизнь не способствует выполнению обрядов.
— Не в этом дело. Я спрашиваю о твоих мыслях. Веруешь ли ты в единого, всемогущего бога и следуешь ли заветам его пророка?
Чувство раздражения начинало подниматься в груди Санджара; он не хотел при первой же встрече ссориться с матерью и поэтому постарался уклониться от прямого ответа. Он невнятно пробормотал какие–то слова, которые, при желании, можно было счесть за утвердительный ответ.
— Хорошо, — продолжала мать, — хорошо. Но почему же сын мусульманина и мусульманки идет против мусульман?
И Санджар понял тогда, что перед ним сидит чужой человек.
Кошуба не присутствовал при разговоре матери с сыном, но он отчетливо и образно представил его себе после отрывистого, немногословного рассказа Санджара.
Никогда еще молодому воину не было так тяжело.
Он находился весь во власти проснувшейся детской мечты о материнской ласке, дремавшей многие годы. Перед ним была его матушка, которую он считал давно умершей. Он стремился к ней всей душой… Он так хотел броситься к ней, прижаться лицом к ее рукам, но ее слова, произнесенные ровным холодным голосом, воздвигли между ними стену.
И Санджар обрадовался, услышав голос Кошубы, звавший его.
— Ты уходишь, мой сын? Когда я увижу тебя? Да, у меня к тебе есть дело. Ты большой начальник, и ты имеешь большого друга из этих… большевиков. Помоги одному человеку, почтенному человеку, уехать. Он теперь не может здесь жить…