Санджар Непобедимый

Шевердин Михаил Иванович

Рядом послышался шорох. По военной своей привычке Санджар мгновенно повернулся. В дверях стоял Фаттах. Его бледное лицо при свете месяца казалось еще бледнее.

Помедлив, старик сказал:

— Он уехал по дороге к Верхнему Чарбагу…

И, так как Санджар ничего не ответил, он прибавил:

— Ваш друг?

— Был друг…

Усто–Фаттах вздохнул:

— Еще в те времена, когда мои предки населяли не эти каменные скалы, а широкие зеленые долины, откуда нас прогнали злобные кочевники, жил великий мудрец. Таджики забыли его имя, но помнят слова его мудрости. Он говорил:

«Чтобы погубить тебя, враг станет двуличным другом и будет пресмыкаться перед тобой в пыли. Так и леопард, подкрадываясь к лани, припадает к земле грудью». — И видя, что Санджар все еще молчит, он продолжал: — Не ищите встреч с этим человеком. Я видел его глаза. Во взгляде их — смерть…

II

Комендант Денау давал торжественный ужин в честь гостей. Оркестр бригады исполнял бравурные марши и вальсы. Под звездным небом среди деревьев молодежь с увлечением танцевала.

Ужинали тут же в саду, на берегу хауза, при свете потрескивающих в дыму огромных факелов. Столов, конечно, не было, сидели на циновках и паласах, разостланных прямо на земле. Пили, в основном, чай, только для тостов в честь победы нашли немного сладковатого пенящегося мусаласа, похожего на легкий яблочный сидр, но очень крепкого и пьянящего. В те суровые дни в Восточной Бухаре пили мало и осмотрительно.

Пришедший позже всех Санджар был мрачен и неразговорчив. Но счастливого свойства юности — прекрасного аппетита он не потерял и с большим увлечением принялся за угощение, воздавая одинаковую честь как бифштексам и майонезам, изготовленным полковым кашеваром, бывшим питерским ресторатором, так и шашлыку и самаркандскому плову, — произведениям кулинарного искусства повара, состоявшего в прошлом, как рассказывали, при особе первой жены самого эмира. Все было очень вкусно, всего было в изобилии.

Утолив голод, Санджар обернулся к сидевшему рядом Кошубе.

— Победа, товарищ командир?

— Да, Санджар, и это, прежде всего, твоя победа. То, что ты сделал, не каждый сумел бы сделать.

Санджар сконфуженно что–то пробормотал, но глаза его сияли. Понизив голос, Кошуба продолжал:

— Будет доложено командованию. Товарищ Фрунзе будет рад за тебя, очень, очень рад.

— Как я хочу увидеть этого великого воина и человека!

— Подожди немного, друг, и ты съездишь в Москву и расскажешь товарищу Фрунзе сам, как ты перехитрил хитрейшего из хитрейших, ловкача из ловкачей.

— А что будет с ним?

— Трибунал.

— Когда?

— Завтра.

— Надо бы сразу, — вмешался в разговор Гулям Магог.

Он сидел рядом с Санджаром и спешил восстановить утраченные во время последней операции силы, последовательно уничтожая все съедобное, что мог найти на дастархане.

Уже упомянутый эмирский повар, сухонький, беззубый старичок, не раз прибегал из своей кухни взглянуть на «чудо аппетита». Стоя в тени и в волнении подергивая свою хитрую длинную бородку, подстриженную на какой–то совсем не узбекский манер, старичок глядел, как глубокие миски плова и прочей снеди поглощаются толстяком. Потом

старик исчезал, чтобы через минуту появиться с новым блюдом, которое он предупредительно ставил перед самым носом Гуляма.

Удивительно, что огромное количество поглощаемой пищи никак не улучшало настроения толстяка. Он мрачнел с каждой минутой.

— Увидел скорпиона — раздави, — ворчал Гулям. — Поймал змею — оторви ей голову, — так у нас говорят.

К Кошубе подошел Курбан и что–то быстро заговорил, наклоняясь к самому его уху. Командир нервно потрогал усы, торопливо встал и, взглядом пригласив с собой Санджара, пошел к выходу.

— Клянусь, не иначе, проклятый Кудрат–бий чего–то натворил, —проговорил, не отрываясь от тарелки, Гулям Магог.

— Как же, — возразил Николай Николаевич, — он под стражей, с него глаз не спускают.

В небольшой, чисто выбеленной комнатке комендатуры, освещенной керосиновой лампой, уже собрались встревоженные командиры. Кошуба объявил:

— Кудрат–бий ушел. Ушел из–под самого носа милиционеров. Распустили слюни…

Вошел начальник милиции — щеголевато одетый, развязный молодой человек с черными усиками. Он небрежно прикоснулся рукой к козырьку.

— Вы меня звали?

Опустившись на скамью, он достал портсигар и начал закуривать английскую сигарету с золотым колечком.

— Встать! — сказал Кошуба.

Начальник милиции вскочил и вытянулся.

— Фамилия?

— Максумов.

— Имя?

— Султан. Но позвольте…

— Отвечайте на вопросы. Кем работаете?

— Начальник денауской милиции.

— Давно?

— Десять месяцев.

— Раньше что делали?

— Я… жил дома, у отца.

Вмешался Курбан. До этого он молча сидел на скамье, внимательно разглядывая начальника милиции. Он поднялся и вытянул руки по швам:

— Товарищ командир, разрешите. Султан Максумов не у папаши жил в прошлом году, а служил помощником у зверского прихвостня Селим–паши в Ховалинге.

Максумов шумно сглотнул слюну. Остановившимися глазами смотрел он на Курбана, видимо, не узнавая его.

— Не удивляйтесь, что я с вами знаком, — насмешливо заметил Курбан. — Вспомните, молодой человек, Чиндара…

Максумов сразу сгорбился, глаза его потускнели. Курбан продолжал:

— Этот молодчик прискакал с своей бандой в полдень в наш кишлак, а к вечеру в нем было столько новых вдов и сирот, сколько и за пятьдесят лет не бывает. И он, проклятый, похвалялся: «Скоро к нам придут сипаи, развеют этот красный сброд и воткнут вниз головой всех забывших бога и эмира».

— Так… Как вы попали в милицию?

— Я — меня пригласили. После сдачи нашего отряда. — Голос Максумова становился уверенней. — Нас простила Советская власть. Тогда я поступил на службу в милицию.

— А сколько вы на своем веку убили советских людей?

Максумов молчал.

— Ясно. Расскажите теперь, что сегодня случилось?

Максумов наглел.

— Разговор простой: сломали стенку и ушли.

— А где же была охрана?

— Охрана? Дверь заперли на замок… крепкий замок, и дежурный остался у дверей. Наверно заснул собака. Когда я пришел проверить, соколы уже улетели.