Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах
Шрифт:
С Николаем шутить не стоило. Согласно одному литературному преданию, узнав, что Пушкин интересуется «какими-то бумагами „августейшей бабки“», Николай ответил решительным отказом. «На что ему эти бумаги? Даже я их не читал. Не пожелает ли он извлечь отсюда скандальный материал в параллель песне Дон Жуана, в которой Байрон обесчестил память моей бабки?» Правда, Пушкин, согласно тому же преданию, когда ему передали слова императора, ответил своеобразно: «Я не думал, что он прочел „Дон Жуана“».
С городской мифологией связана и другая петербургская повесть, как ее в подзаголовке назвал сам поэт, – одно из самых гениальных пушкинских произведений, поэма «Медный всадник». По преданию, историю об
Одной из самых загадочных строк «Медного всадника» вот уже полтора столетия считается мятежный шепот несчастного Евгения в адрес «державца полумира»: «Добро строитель чудотворный/Ужо тебе!» Известно, что «Медный всадник» был впервые напечатан не в том виде, как он написан Пушкиным. Это дало повод к легенде. Будто бы в уста Евгения Пушкин вложил какой-то монолог, при публикации изъятый цензурой. Говорили, что при чтении поэмы самим Пушкиным «потрясающее впечатление производил монолог обезумевшего чиновника перед памятником Петру». Называли даже количество стихов этого монолога, запрещенных к публикации. Их было якобы около тридцати. Однако, как пишет В. Брюсов, «в рукописях Пушкина нигде не сохранилось ничего, кроме тех слов, которые читаются теперь в тексте повести».
«Медный всадник» был написан в 1833 году. Пушкин был на вершине своей литературной славы. И примерно в это же время, вскоре после рождения старшей дочери, он, по одному из преданий, будто бы сказал жене: «Вот тебе мой зарок: если когда-нибудь нашей Маше придет фантазия хоть один стих написать, первым делом выпори ее хорошенько, чтоб от этой дури и следа не осталось».
Основания для такой невеселой шутки у Пушкина были. В первую свою ссылку он отправился уже в 1820 году за вольнолюбивые стихи и резкие эпиграммы. Этому предшествовала ловко раскрученная против молодого поэта интрига. Был пущен слух, будто его высекли на конюшне. Затем – что слух о конюшне был распущен небезызвестным Федором Толстым, щеголем и дуэлянтом по кличке «Американец». Затем родилась легенда о том, что поэта спасла – кто бы мог подумать – ссылка на юг. Если бы не эта спасительная ссылка, состоялась бы дуэль между Пушкиным и Федором Толстым, и Пушкин был бы, оказывается, неминуемо «убит на семнадцать лет раньше, так как Федор Толстой стрелял без промаха».
Имя Федора Толстого-Американца было хорошо известно светскому Петербургу. Оголтелый распутник и необузданный картежник, Федор Толстой был наказанием и проклятием древнего рода Толстых. Это наказание, как до сих пор считают в роду Толстых, было дано им во искупление глубоко безнравственного поступка того самого Иуды-Толстого, который шантажом и обманом вернул царевича Алексея в Россию и сдал в Петропавловскую крепость, о чем мы уже знаем. Согласно преданиям, у Федора Толстого состоялось двенадцать дуэлей, одиннадцать из которых закончились смертельным исходом для его противников. Говорят, имена убитых Толстой заносил в «свой синодик». Так же старательно в тот
В одной из своих эпиграмм Пушкин назвал Федора Толстого «картежным вором». Но Федор был не просто нечист на руку. Он откровенно гордился этим. Когда Грибоедов изобразил «Американца» в своей комедии «Горе от ума», ходившей в то время по рукам, Федор собственноручно против грибоедовской строки «и крепко на руку нечист» пометил: «В картишки на руку нечист», и приписал: «для верности портрета сия поправка необходима, чтобы не подумали, что ворует табакерки со стола». А на замечание Грибоедова при встрече: «Ты же играешь нечисто» – с искренним удивлением развел руками: «Только-то. Ну так бы и написал».
Такую браваду, молодеческое позерство и лихачество, надо думать, неписаный картежный кодекс того времени допускал. Во всяком случае, в среде «золотой молодежи», в которой вращался холостой Пушкин. Карточные столы ежедневно становились свидетелями катастрофических проигрышей и внезапных обогащений. В Петербурге на Английской набережной, 62 стоит особняк, который до сих пор называют «Домом Куинджи». Говорят, художник, большой любитель азартных игр, неожиданно выиграл его в карты.
Николай I, лицемерно взявший на себя «отеческую» роль по отношению к поэту, не раз настоятельно советовал Пушкину бросить картежную игру, говоря при этом: «Она тебя портит».
– «Напротив, ваше величество, – будто бы ответил Пушкин, – карты меня спасают от хандры». – «Но что же после этого твоя поэзия?» – спросил император. «Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов, ваше величество».
Возможно, Пушкин был не вполне искренен. С одной стороны, картежная игра полностью и безраздельно им завладевала, с другой – он часто страдал от этого и морально, и физически. Многие пользовались его страстью в своих корыстных целях. Существует легенда, что известное путешествие в Арзрум было тщательно спланировано петербургскими карточными шулерами. Пушкину отводилась «роль „свадебного генерала“, приманки, на которую можно было приглашать цвет местного дворянства». Остальное было делом шулерской техники.
С легкой руки Федора-Американца в петербургскую речь вошло выражение из картежного обихода «убить время». Однажды, как об этом рассказывает легенда, двое игроков – известный композитор Алябьев и некто Времев – были посажены под стражу за очень крупную игру. На языке картежников Алябьев «убил карту Времева на 60 000 рублей». В свете все поголовно начали повторять придуманный Толстым каламбур: «И как вы убивали время?»
Так или иначе, по мнению аристократической салонной молвы, ссылка на юг вырвала поэта из порочного круга растленных холостяков и спасла его от карт, куртизанок и даже, как мы уже говорили, от смерти.
Иначе думали о причинах ссылки поэта в народе. Вот как об этом рассказывали в 1930-х годах старики, деды которых были современниками Пушкина. Приводим их рассказы в записи О. В. Ломан.
Шестидесятилетняя старушка из села Петровского Аксинья Андреева:
«Царя Пушкин не любил. Еще учился он, и вот на экзамене, или на балу где, или на смотре где, уж я точно не знаю, – подошел к нему царь, да и погладил по голове: „Молодец, – говорит, – Пушкин, хорошо стихи сочиняешь“. А Пушкин скосился так и говорит: „Я не пес, гладь свою собаку“».