Санкт-Петербургский бал-маскарад [Драматическая поэма]

Киле Петр

ВАСИЛЬЕВ Мне было девять, а тебе же десять, Когда мы встретились в балетной школе. Ты взрослой уж казалась, столь красивой, И я подсел к тебе, как за защитой, А ты поворотилась в сторону. МАКСИМОВА Сконфузилась, наверное, слегка, Хотя я не из робкого десятка. ВАСИЛЬЕВ То возраст Данте – Беатриче был, Когда впервые я тебя увидел! Влюбился позже, но тогда заметил Сияние вокруг тебя в окрест От взора, полных света и любви. С тех пор ты как путеводительница, Как красота девичья и товарищ… МАКСИМОВА Как пионерка, комсомолка, скажешь? ВАСИЛЬЕВ Такою ты росла, как зов и счастье, Стремленье к совершенству в каждом шаге, Как в жизни, так на сцене, в фуэте! МАКСИМОВА В прыжках подняться выше – к красоте, Когда полет в сердцах людей все длится! ВАСИЛЬЕВ Но сердцем встрепенулся до волненья Я на балу, на новогоднем, в школе, Когда вошла ты в зал, сияя счастьем, Пленительным до головокруженья! МАКСИМОВА Сама я влюблена была в весь мир, А он сосредоточился в Володе, Который вдруг решился на признанье, Заговорил как будто бы стихами! ВАСИЛЬЕВ Я речь готовил прозой, вдруг стихами Выходит, словно в шутку на балу, Замолк в испуге: засмеется Катя, - И все пропало: жизнь, - а с нею сцена! МАКСИМОВА Что я могла сказать? И я люблю? Да отвечать ведь надобно стихами? И тут решилась я на реверанс, Как

в шутку иль в насмешку, но всерьез, Склоняясь так, взволнована до слез. ВАСИЛЬЕВ И мы умчались, закружившись в вальсе! МАКСИМОВА По возрасту Ромео и Джульетта! ВАСИЛЬЕВ По внешности Ромео и Джульетта! МАКСИМОВА И десять лет Ромео и Джульетта, Ах, не на сцене, в жизни при Большом Театре, с фуэте – как труд и слава. ВАСИЛЬЕВ Увы! Уланова еще на сценах Театров мира покоряет всех. Любимый педагог, она, Джульетта, Тобою занята, ролей хватает, Пусть ты Джульетта юная, как дочь. МАКСИМОВА Так годы юности и промелькнули.

В интерьере Розового павильона, заполняя его, мелькают сюиты то из балета «Жизель», то «Спартак», то «Анюта»…

«Спартак» - прямой заказ, как он удался?

ВАСИЛЬЕВ

«Ромео и Джульетта» - то ж заказ? О, нет! Искусство Возрождения В России – и «Анюта», и «Спартак».

Царское Село. Камеронова галерея. На площади внизу, на разных уровнях лестницы и вверху среди бюстов снопы света выхватывают знакомые нам образы, участвующих то в карнавальном шествии, то в танце. Музыкальное и световое сопровождение создает феерическую атмосферу празднества, в котором принимают участие персонажи различных эпох. В нарядах женщин выделяется, как античность, русский ампир.

Музыка звучит торжественная, с нотами вселенского апокалипсиса. На средней площадке лестницы рояль, за которым священнодействует Скрябин в унисон с игрою света в небесах.

ХОР ЖЕНЩИН Перикл с Аспазией в движеньях танца Задумчивы, исполнены величья, Но и веселость светится в глазах! А вот и Гамлет, с ним Офелия, Вся убрана цветами, словно Флора, Исполнена печали и любви… Здесь Остроумова и Лебедев – Вновь юны, гениальны и несчастны, Вне жизни света, в муках творчества, Как фуэте у пленников балета. Максимова с Васильевым танцуют, Как все в ряду, в изысканных костюмах, С иголочки, парижских кутюрье, С изяществом простых телодвижений И с грацией любви, как благодать, Сходящая на публику с небес Весенних, в белоснежных облаках. Какою долгою казалась жизнь Со счетом лет, а все уж промелькнуло, Умчалось, как весна заветная Во возрасте Ромео и Джульетты. Припухлость щек и жизни полнота В ногах и туловище – красота Девичья, как в избытке для балета, - В замужестве спасение и счастье! В зените творческих удач и славы, Казалось, с опозданием свобода Пришла и к нам… С распадом Родины, С разрухой, с разграблением страны И с погружением в Средневековье? И в чем тут благо? Как нам рассудить? А с новым обращеньем торжествует Не Бог, не Правда, - Золотой Телец. Великая эпоха закатилась!

Музыка вселенская звучит.

КАРТИНА ШЕСТАЯ

Санкт-Петербург. Петропавловская крепость над Невой. Ночь. В чердачном проеме одного из зданий напротив по Дворцовой набережной свет лампочки освещает лицо, голос которого разносится, как суфлера, тихо, а мы воочию видим и слышим все происходящее, как на сцене бытия.

ГОЛОС ПОЭТА Угасли шум, стенанья, суета. Высоко, у креста, В лучах зари над невскою твердыней Недвижно ангел стынет. И в отсвете небес алтарь. Мир праху твоему, последний царь! Да почиет людская злоба У обретенного тобою гроба В пристанище царей, Где льются фимиам и сладостный елей. Но, чу! Иль это наважденье? Как будто в наводненье, Всплывают с грохотом гробы, И крышки прочь... О вещий знак судьбы! Восстал царь Петр, вскипая гневом: «Мы здесь, - промолвил, - меж землей и небом Не токмо, исстрадавши, спим, - Отечество, как ангелы, храним Со всей российской ратью, Победами увенчанные, к счастью. Но ныне все не так, как встарь. Броженье возбудив в народе, царь Отрекся от престола... Смотрите-ка! Явился наконец Никола. Во след ему хвалу поют. Да у царей свой суд!» Восставшие из гроба в облаченьях царских, Воистину живые, в красках ярких, Признать не могут мертвеца: Костей не досчитался и венца, Величья ни в осанке, ни в движеньи, - Лишь тени смутное свеченье. «Таков он был - ни то ни сё, Зато и проворонил всё, - Сказал один из Александров - Третий, Могучий, в скорбной речи.
– Стрелять любил он по воронам, А словно целил по коронам Властителей небесных и земных, И всей семьей сошел за таковых!» «Отец!
– взмолился сын.
– Я слаб и грешен. Но ныне я утешен, Причислен к сонму государей вновь, Народа ощутив любовь И покаянье, И с верой пробужденной воздаянье...» «Народу ль каяться? Не ты ль отрекся сам И предал власть, врученную царям?» - Вся вспыхнула Екатерина, из принцесс, Взошедшая на трон не без чудес. Петр Третий тут расхохотался: «Как же! Ты прост, старик, но не дурак же? Как загнанных в походе лошадей, Царей, ославив, убивают у людей!» «Да, участь их жалка, - Екатерина Перевела смущенный взор на сына, И Павел весь затрепетал, Как будто вновь удавлен, и упал; С главы его скатилась не без звона Российская корона; Ее немедля поднял внук примерный - О две короны Александр Первый, Недаром впавший в смутный мистицизм, Так был повержен романтизм.
– О них поныне мало кто не стонет. Но всяк своей судьбы и стоит!» «Но никому нет дозволенья убивать!» - Новопреставленный осмелился сказать. Тем вызвал лишь глухое раздраженье У царственных особ и поношенье: «Расстрел рабочих, шедших на поклон, Не ты ль затеял?» - «Кто же? Он!»- «Он сделал хуже!
– возроптали строго.
– В сердцах людей убил он веру в Бога!» - «Сведя жену с разгульным мужиком, Что возомнил себя Христом, Поверг страну в такое разоренье, Что в ужасе сам принял отреченье!» «А вы не мало крови извели, цари?
– Оскалил зубы череп.
– Что ни говори, Не чрез злодейство Я принял царское наследство...» «Речь не о том. И не о нас, - Вскричали разом все.
– Пришел твой час!» И свыше вдруг, у царских врат, Где все сиял пылающий закат, Раздался Хор - не голосов предвечных, Не ангелов, а словно певчих, Сбежавшихся взглянуть на сбор царей И речь ведущих все смелей. «Злодейство на злодействе. Горе! Горе!
– Запричитали в Хоре.
– Однако новости тут нет. На том стоит весь свет. Глядите, что такое?» Свиваясь, как в пчелином рое, Заполнили собор великие князья, И стар и млад - одна семья. Цари у алтаря - на сцене, И сонм теней, как на арене, И вьются херувимы из детей, Амуры тож - не без затей. Театр и церковь - до высот вселенских И бездн кромешных. Цари меж тем, затеяв спор, Ведут опасный разговор. «Какая слава у меня была б, - Сказала весело Екатерина, Моложе становясь и хороша, как Фрина, - Когда бы заточил меня он в монастырь Молиться за него и соблюдать посты?
– Царь Петр безгневно усмехнулся, А Третий в злости запоздалой изогнулся.
– Сыны России возвели меня на трон...» «Нет, в Вавилон, - раздался стон, - По праву и природе быть блудницей. Зачем еще соделалась царицей?» «России во спасенье! Женщины, как век, Страстям подвержен человек. С царей, как с воина во поле, Спроси державной воли. Иначе государь, как вор, Посеет смуту и раздор, Что ныне сотрясает государство, С явленьем новым мертвеца на царство, Чья окровавленная тень Упала на плетень!» «О милосердный бог!
– воскликнул Павел Первый, Величия исполненный и нервный.
– Роль Гамлета играл полжизни я, Решая горестно загадки бытия, У трона матери, муже-цареубийцы, Не смея с подлостью сразиться Из благородства, - доброхот! Таков ли был безумный Дон-Кихот? Я не отрекся, предан матерью и сыном, Расстался я, безвинный, с миром. И ныне я в Раю и рад, Что вас нещадно гложет Ад!» «А черт не так уж страшен, как его малюют, - Съязвила мать на шутку злую.
– На свете не один монарх Не может жить и править, как монах. Куда важней его служенье: Я сеяла в России просвещенье, Как Петр Великий, следуя во всем Его примеру - в малом и большом!» Тут Павел выступил, царь-рыцарь, За честь свою сразиться С одним из сыновей, Но тот, как встарь, с ним справился скорей, Не вынув даже шпаги, Без помыслов высоких и отваги, На миг представ в толпе теней, Пылающих в когтях чертей. «Я не хотел, но долг державный Превыше, - сын заговорил преважно, - Химерами, как рыцарь, увлечен, Наполеону царство уступил бы он, Чтоб кончить дни на Мальте или в Риме, И царство зверя восторжествовало б в мире. Но Провидению угодно было то, Чтоб я взошел немедля на престол Европу возродить в годины злые, Ко славе и могуществу Россию, С расцветом всех искусств, что с именем моим Век назван золотым!» «Все это было бы прекрасно, без сомненья, Когда б не дух свободы!» - с возмущеньем Воскликнул Николай (у брата трон Перехватил без крови он, Но, смуту породив нежданно, Он потопил в крови восстанье). «Брожение в умах с тех пор Не утихало, - ропщет Хор.
– И бесы закружились над страной, Гонимы отовсюду Сатаной. Как ныне вновь слетается их стая, Что туча без конца и края...» Но свет из поднебесья просиял, Нездешний, лучезарный, как кристалл! Разверзлись своды, возносясь до неба, И, как жилище бога света Феба, В неизмеримой вышине возник чертог, Как света дивного исток. «То Рай!» - цари в восторге прошептали. «Нет, Ад!
– про то иные уж прознали.
– Над преисподней высится дворец, Гордыни Люцифера и трудов венец. А у подножия, где луг зеленый, - Рай, Как милый сердцу сельский край!» О, чудеса! В неимоверной высоте, Где свет сияет в несказанной чистоте, Как птицы, ангелы кружатся, Встревоженные, и чего же им бояться? Иные на врата садятся У райских кущ, и ими пробужден Апостол Петр вздыхает: «Сон Послеполуденный зачем прервали? Как в вечности миг сладок, если б знали!» «Святой! Не поворчать не можешь ты. Сон сладок в юности, как и мечты, - Один из ангелов ответствовал премило.
– Знамение! Восстали из могилы Усопшие цари и чинят суд. Не твой ли это труд?
– И ангел изогнулся плавно.
– Смотри! Собор святых Петра и Павла, Святилище царей, Он весь в лучах негаснущих свечей, Несущихся, как свет небесный Бога, Из Люциферова чертога!» «Что ж вновь задумал сей неукротимый Дух?
– Святой склонился к размышленьям вслух.
– Безустали, в трудах изнемогая, Чертог вознес повыше Рая, Куда он вызвал старых мастеров Из райских сфер и адовых кругов, Чтоб их наследье сохранить нетленным, Чарующе, извечно вожделенным; Пылают здесь их память и восторг, Всего прекрасного исток!» «Святой!
– взмолились ангелы.
– О Сатане ли Ведешь ты речь? Мы разумели, Что Сатана и Люцифер - лицо одно, И зло творить Деннице суждено...» У райских врат предстал апостол Павел. «Святой!
– воззвал он весело.
– Ты ныне вправе Меня здесь выпустить на луг. Ведь я не пленник и твой друг!» «А, римлянин! Соскучился о битвах?» - «Легко ли вечность проводить в молитвах?» Вкушая радость редких встреч, Святые повели такую речь, Что даже ангелы впадали в удивленье, Пожалуй, и в волненье. «Да, верно, Люцифер не Сатана. Ведь сущность в имени дана!» - «Он демон, претерпевший измененья С языческих времен и превращенья От всяческой хулы и клеветы, Дитя любви и красоты!» - «Ужели он Эрот, мальчонка резвый, В делах любовных милый и предерзкий?» - «Он возмужал в скитаньях без конца. Теперь он, видно, мастер, весь в отца!» «И он-то соблазнитель Евы, Невинной в женах девы? И простодушного Адама? С ним, верно уж, не оберешься срама!» - Зарделись ангелы, из тех, Кого влечет, как тайна, первородный грех, О чем так много говорилось всуе, Что даже и святым взгрустнулось. «Так, что же, Люцифер не Сатана?» - Святые словно пробудились ото сна. «Дух возмущенья, Дух растленья - Две ипостаси, без сомненья, Как церковь учит, Сатаны!» - «А Люцифер, что, без вины?» - «Нет, Люцифер - Дух возмущенья; За ним повсюду Дух растленья: Соблазн и грех - Его призванье и успех!» - «Да, вся история - то сфера Не Сатаны же, Люцифера. Он князь земного бытия, Как здесь - мои края!» «А бес вещал, как сын зари пленился Евой, Нагой, прелестной в женах девой, - Апостол Павел даже крякнул, так, слегка, - Из света соткал он шелка. Как юная жена преобразилась! И наготы Адама устыдилась, Сияя прелестью волненья и мечты, Любовь и символ красоты!» «Святой!
– взмолился Петр.
– Что Ева, как Венера? Сей образ неудачен для примера!» «Что делать?
– Павел отвечал.
– Увы! Все женщины от века таковы. Адам, смущенный, взволновался тоже. Лужок, цветами убранное ложе, Влечет его, укромный уголок, Куда жену, как мог, он уволок. «Адам! Что это? Похищенье?» - Смеялась Ева в восхищенье. И бес здесь был. Он изумился всласть, Обретший над людьми такую власть, Какой у Бога нет И гасит даже Люциферов свет. И Сатаной в космической пустыне Явился он в своей гордыне. Прислужник Люцифера и палач, Он сеет на Земле разврат и плач. По человечеству справляет тризны, Лишив его, как Рая, и отчизны!» «Что ж ныне происходит на Земле, Погрязшей искони во зле?» - Апостолы со светом дивным в взоре Явились, словно бы воочию, в соборе. Цари, собравшись вместе все впервые, К тому ж, кажись, совсем живые, Рядясь в блистательный наряд, Признали сбор за маскарад И закружились в танце В веселом и печальном трансе; Глаза едва полуоткрыты - страх Пугает вновь оживший прах. «Нет, право, что же это?
– Вновь юная стоит Елизавета; Когда придет ее пора, Взойдет на трон как дщерь Петра.
– Причуда? Ассамблея в церкви? Отец! Могу ль глазам я верить? Здесь явь, иль детства наши сны?» «То бал у Сатаны!
– Царевич Алексей степенно Возник из тьмы застенка, Где провалился прямо в Ад, А думал, в райский сад.
– Шабашем ведьм его зовут иначе. Соблазн и грех - для высшей знати!» «А, сын, что восхотел в цари Ценой предательских интриг, Чтоб только рушить без оглядки В России новые порядки!
– Царь Петр, нахмурясь, воспылал, Бросая взор на пышный бал.
– Царей сих не было б в помине, А с ними и России в мире. Убегши к цесарю, до Карла не успел... И вновь явиться ты посмел? Уж не твое ли семя Вспять повернуть в России тщится время? Уродству и юродству лишь почет. А красота - не в счет? Нам в радость труд и маскарады тоже, Все то, что вам негоже!» И снова загремел оркестр В высоких сводах и окрест. Все тени закружились в вихре вальса. На сцене Александр Второй один остался, Не глядя на жену, Не в силах, видно, вынесть не вину, А неизбывную тоску о милой, С которой разлучен могилой И венценосною судьбой, С концом ужасным, - сам не свой. «Зачем мне гроб с венками золотыми, И плач, и гимны, Когда я одинок, Без рук, без ног?» - Казалось, говорил, тоской влекомый, Весь в пламени от взрыва бомбы. Эдем и Ад в груди его, И чье здесь, Боже, торжество? «Послушайте! Что здесь опять такое? Веселье, танцы - все живое!
– И Хор беспечно рад.
– Да это маскарад!» - «Все в головокружительном движеньи!» - «Иль это чудо воскресенья?» - «Кто ж сотворил его, скажи?» - «Не знаю. Только это жизнь, Не то же странное явленье Восставших теней, Из праха сотканных на миг, Как пыль из книг...» Нежданно с вышины, как птица, У царских врат садится Могучий лик из высших сфер, Как ангел у креста. Ужели Люцифер? «Не царь ли Петр поставил целью, Не предаваясь зря безделью, Создать породу новую людей?
– Изрек нездешний без затей.
– В трудах и в хороводе, Как принято в простом народе, Растет строй новых чувств, Основа всех искусств, Когда и Бог от века - Созданье человека, Его венец. Он смертный, вечности творец!» «Ну, эту заумь как понять?» - «Ах, кто ты?» - Из Хора вопрошают без охоты, Боясь и Люцифера без вины, Как Сатаны. «В чреде веков родился новый мир, Но сей, как грезы юности, кумир Повержен ныне и в руинах, Как Рим и Древние Афины, Предательством властителей, какого свет Не видывал с начала лет. И гибнет, гибнет населенье Под вой кликуш о возрожденьи, И оклеветана прекрасная страна! Так торжествует Сатана. Подкинув чьи-то кости, Наведался сюда он в гости, Уж мня себя царем всея Руси, Да содрогнулся свет на небеси!» «То свет из Люциферова чертога Собор заполнил до порога И своды поднял до небес?» - Хор вопрошает, ну, а бес: «Здесь чуда нет. Преображенье Свершает свет и воскресенье, И плоть из света, словно мысль, Легка, воздушна, восстает из тьмы. И души, возносясь в эфире, Жизнь обретают в новом мире!» «Как! Здесь не суд царей, А празднество скорей?» - «И труд, и празднество в почете В дерзаньях мысли и полете!
– И сей мудрец из высших сфер Унесся ввысь, кивнув.
– Я Люцифер!»