Санкта-Психо

Дорогой Иван! [1]

Любовные письма незнакомым людям не пишут — а я, как видишь,

Фотографии намеренно несправедливые, но я все равно долго и внимательно их рассматривала. Что-то есть в твоем взгляде… что-то мудрое и спокойное и в то же время пронизывающее. Сразу видно, что ты видишь мир таким, какой он есть, и меня ты тоже видишь насквозь. Я бы очень хотела увидеть твои глаза не на фотографии. Живые глаза. Мечтаю тебя встретить.

Нет ничего хуже одиночества. Меня оно тоже не минуло. Думаю, тебе, в твоей наглухо запертой больничной палате, тоже очень одиноко. Особенно ночью, в тишине, когда все остальные спят… Одиночество душит. Оно может задушить человека насмерть.

Посылаю тебе свое фото. Меня сфотографировали этим летом, в теплый и солнечный день. Как ты видишь, волосы у меня светлые, а одежду я предпочитаю темную. Надеюсь, ты найдешь время посмотреть на мою фотографию, как я смотрю на твои.

На этом кончаю, но очень хотелось бы продолжить переписку. Хорошо бы, это письмо нашло тебя по другую сторону Стены, и хорошо бы, чтобы ты нашел возможность ответить.

Чем я могу тебе помочь?

Для тебя я сделаю все что хочешь, Иван.

«Осторожно! Здесь играют дети!» — прочитал Ян на голубом пластмассовом щите, а чуть ниже буквами поменьше: «Снизьте скорость».

Таксист свернул за угол, чертыхнулся и резко затормозил. Яна бросило вперед. Посреди дороги валялся забытый кем-то из «здесь играющих детей» трехколесный велосипедик.

Район вилл в городке Валла. Низкие деревянные заборы, белые ухоженные дома — и огромный предупредительный щит:

«Осторожно! Здесь играют дети».

Где эти дети — неизвестно. Улица совершенно пуста, если не считать брошенного трехколесника. Никаких детей, чтобы проявлять особую осторожность.

Дети сидят по домам, решил Ян. Их всех там позапирали.

Шофер покосился на него в зеркало, и Ян рассмотрел его лицо. Возраст предпенсионный, если не уже пенсионный, морщинистый лоб, седая бородка, как у гнома, усталый взгляд.

До того как затормозить и помянуть черта, таксист не произнес ни слова, а теперь вдруг спросил:

— Больница Святой Патриции… Санкта-Патриция. Вы там работаете?

— Нет. — Ян улыбнулся. — Пока нет.

— Значит, собираетесь? Приехали наниматься?

— Да.

— Вот оно как…

Яну не хотелось говорить на эту тему, он опустил глаза и замолчал. Зачем рассказывать о своей жизни первому встречному? Тем более он не знает, что можно говорить об этой больнице, а чего нельзя.

— А знаете другое название? Как люди ее называют, эту больницу?

Ян поднял голову:

— Какое название?

— Там расскажут, — таксист усмехнулся и замолчал.

Ян посмотрел на бесконечный ряд добротных вилл и вспомнил, с кем у него назначена встреча.

Доктор Патрик Хёгсмед, главный врач. Именно его имя стояло под объявлением в газете. Ян наткнулся на это объявление в середине июля.

Текст мало отличался от стандартного.

Ну что ж… они точно с Яна списали все эти качества. Молодой, получил педагогическое образование, специализировался на дошкольном воспитании, любит возиться с детьми, в подростковом возрасте учился играть на ударных — правда, только для себя.

И он терпеть не может детской травли. На это у него есть личные причины.

Открыт и честен? Это, как говорят, зависит… Хотя казаться открытым он умел, и получалось неплохо.

Собственно, вырезать объявление из газеты его побудил адрес: доктор Патрик Хёгсмед, администрация судебно-психиатрической региональной клиники Святой Патриции в Валле. Санкта-Патриция.

Яну всегда было очень трудно «продавать себя», как это обычно называют, но чертова вырезка лежала на кухонном столе и таращилась на него крупными буквами из рамки с виньетками. В конце концов он снял трубку и набрал указанный номер.

— Хёгсмед.

Низкий негромкий голос.

— Доктор Хёгсмед?

— Да?

— Меня зовут Ян Хаугер, я по поводу места. Я заинтересован его получить.

— Какого места?

— Дошкольного педагога и воспитателя.

Несколько секунд молчания.

— А, вот оно что…

Хёгсмед говорил очень тихо и как-то странно. Яну показалось, он думает о чем-то другом.

— А почему вы заинтересовались этим предложением?

— Ну… — Поскольку Ян не мог сказать правду, у него сразу появилось чувство, будто он врет. А если не врет, то недоговаривает. — Любопытство, — с трудом выдавил он, и сам подивился нелепости мотивировки.