Сансара загнанной белки, или 22 жизни одной маленькой меня
Шрифт:
Я одна и мне скучно. Когда рядом родители, я все равно одна почти всегда, и мне тоже скучно. В какой-то момент эмоции выливаются в дикую агрессию. Агрессию при родителях выражать не можно, поэтому я ее выражаю, когда рядом никого нет, и никто не видит. Огромными буквами с неоновой мигающей вывеской за агрессией прячется НЕНУЖНОСТЬ.
Я хлопаю дверьми так, что трясутся стены и сыпется штукатурка. Я швыряю телефон так, что он разваливается на кусочки. Холодильник от хлопка дверцы вздрагивает и вместе с внушительной подставкой испуганно вжимается в стену. Я учусь вправлять на место
Родители купили новый угловой диван на кухню. Папа рад и мама рада. Мне откровенно пофиг, сидеть прекрасно можно было и на старом. Он отличается от предыдущего только внешним видом. Мама с папой бегут какую-то свою гонку по материальному благополучию и его очевидности. Иногда выигрывают. Мне кажется, сами у себя. Мама говорит, что знакомые говорят о том, как наша семья хорошо живет.
– Машенька, ты почему плачешь?
– Хочу в советский союз.
На столе лежит нож. Подо мной стоит диван. “Интересно, а как дерево режется ножом?”, – задает вопрос мой внутренний пытливый Дроздов. Я беру нож, пилю диван. “Гляди-ка, режется”,– восторгается Дроздов.
Вечером мне предстоит семейно-судебное разбирательство с папой во главе. Именно он посадит меня именно на этот угол дивана. Внимание, речь берет главный судья. Они, родители, все делают для квартиры и для того, чтобы мне жилось хорошо, а я врежУ, не ценю и порчу. Неблагодарная я ….кто? Подбираю слово и не могу подобрать.
Я виновато гну голову вниз. Я не хочу смотреть в глаза. Я хочу, чтобы все скорее закончилось и от меня отстали – ничего нового я все равно не услышу. Вот он, звучит так любимый родителями многосмысленный вопрос: “Кто это сделал, Регин?!” Без него не обходится ни одно публичное моральное распятие. Значит, скоро развязка и экзекуция. Сценарий всегда примерно одинаков. Разве что заканчивается по-разному: либо углом либо ремнем либо покачиванием угрожательно-указательно-назидательного пальца. Все участники шоу отлично знают все слова, текст выучен назубок.
***
На столе лежит нож. Подо мной стоит диван. На деревянной части дивана зазубрина. Я зла, закипаю, агрессия внутри ищет выход. “Слушай, а если с размаха ножом в то же место, а? Будет незаметно.” – снова Дроздов. “Не попала, да”, – Дроздов разочарован.
После работы мама показывает папе мои деяния. Взрыв, буря, эмоция. Папа в истерике с порывом и криком: "Я тебе покажу, как портить вещи", – хватает барби. Ту самую, первую, самую дорогую и ценную. Я плачу, кричу: “Нет, только не ее, возьми другую!” Папа намеренно берет именно эту. Ему важно взять то, что важно мне. Барби голая, конец застал ее между сменой нарядов.
Папа достает доску для резки, с перекошенным от ярости лицом то ли пилит то ли режет ножом голову куклы пополам. Выбрасывает удовлетворенно. Туда же в мусорку летят весь дизайнерский гардероб – папа швыряет коробки за плиту, где стоит мусорное ведро.
Французская гильотина может пойти дальше. Вполне доступен усовершенствованный вариант, что рассекает голову пополам – глаза отдельно ото рта. Да не расскажет он об увиденном. Порезанную вполовину голову помню зрительно до сих пор. Четко по уровню скальпа – лицо остается в целости, а вот думающую часть черепушки срезает начисто. Мама ждет, пока папа закончит, потом его тормозит своим: “Все, Игореш, хватит”. Кто и по каким параметрам определил уровень этого хватит? 7 килонервограмм можно, а 7,3 уже перебор, да?
Утро. Все ушли на работу. Мне жалко потерять кукольную одежду – вторая барби осталась жива. Коробки с одеждой стоят аккуратно сверху на ведре, не касаясь мусора. Боюсь, что мама заметит, что я забрала некоторые вещи. Выбираю буквально точечно несколько самых любимых. Блестящее платье, еще что-то и что-то; юбка, которую сшила мама остается в коробке – думаю, что она ее потом заметит на кукле и будет ругаться.
Как потом расскажет мама, она специально поставила коробки аккуратно поверх мусорного ведра, чтобы я могла забрать. Любовь ко всем барби на этом высохла как выключенные на холодный сезон фонтаны Петергофа.
***
Я маленькая. Я сажусь к папе на колени и утыкаюсь в его шею и подбородок. Мне тепло и уютно. Я словно обворачиваюсь им. Он пахнем табаком и сильным мужским чем-то. Я шевелю носом и чувствую колючесть бороды. Мне так хорошо.
***
Бабушка выносит из дедушкиной спальни полу-переминаясь полу-торжественно платье. Сколько себя помню, бабушка и дедушка спят в разных комнатах в разных концах дома. Дома, который построил Дед своими тогда-еще-не-дедовскими-руками. Что это? Отсутствие совместной жизни? Аристократические замашки? У дедушки-бабушки странные отношения между собой. Как будто все, что их сейчас связывает – это дети и внуки.
Мама говорит, дедушка гонял из города к бабушке в деревню на свидания, зацепившись за хвост поезда-товарняка. Сотня километров встречного ветра. Если поезд не останавливался на нужной станции, прыгал в щебень. Каждый день. На свидание.
Я узнаю это в только что лет. А вот мужчин, которые делают для меня целое ничего, не воспринимаю никогда. Генетическая память, да?
Много лет назад дедушка влюбился в бабушку и переехал из города к ней в деревню. Из деревни дедушка нет-нет выезжает в город, бабушку не вытащить в принципе. Дедушка принижает бабушку в содержании дома, бабушка дедушку в алкоголе, но не всегда напрямую. Дедушка пьет и не теряет внутренней свободы. У меня нет примера здоровых отношений вообще.
Розовое платье в белую полоску сделано из простой ткани, и носить я его готова только дома. Нужно отдать должное, платье очень удобное, и заношу я его практически до дыр. До сих пор моя память помогает представить его в подробностях – воротничок, прямой крой, две широких оборки внизу и белый кант. Бабушка оправдывается – в их местном деревенском магазине плохой выбор.
Из деревни они не выбираются никуда. Когда у мамы появляется возможность, мама зовет их на море.
– Да нет, куда нам уже.