Сансиро
Шрифт:
— Лучше всё же вам съездить. А вдруг в самом деле ей хуже, тогда…
— Да. Хотя за те несколько дней, что я не был, вряд ли произошли серьёзные перемены. Однако съездить, пожалуй, надо. Верно?
— Конечно, надо. Непременно.
Перед уходом Нономия обратился к Сансиро с просьбой. Если больной действительно хуже, он не вернётся сегодня, в доме остаётся только служанка — ужасная трусиха, а район у них неспокойный. Так что Сансиро приехал весьма кстати. Может быть, он заночует здесь, если это не в ущерб занятиям? Возможно, телеграмма прислана просто так, тогда он сразу вернётся. Знай он раньше, попросил бы того же Сасаки. Но сейчас ему никак не успеть. Речь идёт лишь об одной ночи, к тому же неизвестно ещё, останется ли он в клинике. Разумеется, слишком эгоистично с его стороны
— Я не буду, — и, извинившись перед Сансиро, сказал: — Вы уж тут без меня поешьте. — Он вышел из дома и уже из темноты сада крикнул Сансиро: — Возьмите в кабинете какую-нибудь книгу. Особо интересных, правда, нет, в общем, сами увидите! Там вы найдёте и кое-какие романы.
Сансиро поблагодарил и остался один.
Вскоре Сансиро уже сидел в кабинете и ужинал. На столе он увидел ту самую барбульку, о которой говорил хозяин, и очень обрадовался — на него повеяло ароматом родных мест, в которых он так давно не был. Однако рыба не показалась ему очень уж вкусной. Нономия не напрасно назвал свою служанку трусихой — её лицо и в самом деле выражало испуг. Сансиро заметил это, когда она принесла ему ужин. После ужина служанка ушла на кухню. Вдруг Сансиро почувствовал тревогу. А вдруг сестре Нономии действительно стало хуже? Слишком долго он собирался в клинику. Мысль о том, что та самая девушка и есть сестра Нономии, не давала покоя. Сансиро восстановил в памяти черты её лица, выражение глаз, одежду, силой воображения перенёс всё это на больничную койку, рядом поставил Нономию и представил себе, как они с сестрой обменялись несколькими фразами. Больная осталась недовольна братом. Размечтавшись, Сансиро вместо Нономии представил у больничной койки себя самого, заботливо ухаживающего за девушкой. В этот момент где-то внизу прогрохотал поезд, и Сансиро померещилось, будто дрожит пол, сама комната и даже сад — таким громким и отчётливым был звук.
Сансиро осмотрелся. Дом был ветхий, опорные столбы потемнели от времени, раздвижные перегородки покосились, и закрыть их плотно не было никакой возможности. Потолок совсем почернел. Только лампа была новой. Может быть, Нономия из прихоти снял такой дом вблизи бамбуковой рощи, оставшейся от феодальных времён? В таком случае это его дело. Если же за город его погнала нужда, остаётся только его пожалеть. Сансиро слышал, что Нономия, видный учёный, получает в университете всего пятьдесят пять иен в месяц. Поэтому он, наверно, и вынужден преподавать в частной школе. А сейчас ещё сестра в больнице. Вот он и переехал в Окубо, чтобы хоть как-то сводить концы с концами…
Вечер только начался, но вокруг стояла тишина. Слышно было лишь, как стрекочут и жужжат в саду насекомые. Сидя здесь в одиночестве, Сансиро особенно остро ощущал лёгкую грусть ранней осени. Вдруг он услышал крик:
— А-а-а-а! Уже недолго!
Кричали вроде бы где-то за домом, но очень далеко. К тому же крик сразу смолк, и Сансиро не успел определить направление. Он только понял, что это крик человека, всеми брошенного и отчаявшегося. Сансиро стало не по себе. Теперь вдалеке послышался шум приближающегося поезда, он всё нарастал, и, наконец, грохоча с удвоенной силой, поезд пронёсся под бамбуковой рощей. Комната перестала дрожать, и Сансиро, который до этого сидел бездумно, вдруг вскочил, поражённый мыслью, которая блеснула у него в мозгу, словно высеченная из кремня искра: уж не связаны ли между собой этот жалобный вопль и поезд, только что прогрохотавший? Сансиро стало страшно. От спины к ступням ног побежали мурашки, и он почувствовал, что не может больше спокойно сидеть на месте. Он пошёл в уборную и стал глядеть в окошко. В эту ясную звёздную ночь хорошо видны были железнодорожные пути и насыпь.
Сансиро вглядывался в темноту, буквально прилипнув носом к бамбуковой решётке окошка.
От станции по путям шли люди с фонарями. Судя по голосам, их было трое или четверо. Когда они дошли до переезда, свет фонарей исчез под
— Чуть подальше!
Шаги стали удаляться. Сансиро вышел в сад, как был в гэта, осторожно спустился по насыпи и пошёл следом за фонарями. Он не прошёл и десяти — пятнадцати шагов, как с насыпи спустился какой-то человек.
— Поезд кого-то задавил, что ли?
Сансиро хотел ответить, но голос ему не повиновался. Человек между тем прошёл мимо. «Наверное, хозяин того дома, который стоит позади рощи, за домом Нономии-кун», — подумал Сансиро и прошёл ещё несколько десятков метров. Огни впереди вдруг перестали двигаться — люди остановились с поднятыми фонарями в руках и молчали. Сансиро посмотрел вниз, на освещённое пространство. Там лежал человек, перерезанный наискось от правого плеча до пояса. Поезд оставил его позади себя и помчался дальше. Только лицо не пострадало. Погибшей оказалась молодая женщина.
Сансиро помнит охватившее его тогда чувство. Он хотел сразу же бежать обратно, однако ноги будто свело судорогой. Вскарабкавшись наконец по насыпи, он вернулся в Дом с сильно бьющимся сердцем, позвал служанку и велел принести воды. Служанка вроде бы ничего, к счастью, не знала. Спустя некоторое время из дома позади рощи донёсся шум. «Хозяин вернулся», — решил Сансиро. Снова послышались голоса, теперь уже приглушённые. Потом наступила тишина. Гнетущая, почти невыносимая.
Перед глазами Сансиро всё ещё стояло лицо той женщины. Чьё-то лицо, чей-то жалобный вопль, чья-то несчастная судьба… Это лишь кажется, размышлял Сансиро, что жизнь прочно вросла в этот мир. На самом же деле она вдруг может оказаться вырванной с корнем и навсегда исчезнуть во мраке. Эта мысль внушила Сансиро почти суеверный страх. Прогрохотал поезд — и не стало человека, который за минуту до этого был жив!
Сансиро вдруг вспомнилось, как любитель персиков тогда в поезде говорил: «Опасная штука! Очень опасная. Лучше не рисковать», оставаясь при этом совершенно невозмутимым. Значит, если я смогу себя настолько обезопасить, чтобы говорить «опасно, опасно», сохраняя спокойствие, то стану таким же, как он? Это, быть может, то главное в людях, что позволяет им, живя в обществе, оставаться сторонними наблюдателями. Разумеется, в людях определённого сорта, тех, что умеют есть персики, как их ел тогда в поезде его попутчик, тех, что умеют, глядя прямо перед собой, пить чай и курить, курить и снова пить чай, как это было тогда в Аокидо. Критики! Сансиро употребил это слово не очень к месту. Но остался доволен. «Здорово!» А почему бы, подумал он, и ему в будущем не уподобиться критикам? На эту же мысль его навело увиденное им на путях мёртвое лицо.
Сансиро обвёл взглядом комнату, стол в углу, стул перед ним, рядом — книжный шкаф с аккуратно расставленными иностранными книгами и подумал, что хозяин этого спокойного кабинета так же благополучен и счастлив, как те критики… Вряд ли он заставил бы женщину броситься под поезд, если бы даже того потребовали его опыты со световым лучом… Его младшая сестра больна. Но ведь не из-за него она заболела… Пока все эти мысли сменяли одна другую в голове Сансиро, пробило одиннадцать. Электричек на Накано больше не будет. Нономия сегодня не вернётся. Видимо, сестре его стало хуже. Сансиро встревожился, но тут от Нономии пришла телеграмма: «С сестрой всё благополучно. Приеду завтра утром».
Сансиро успокоился, забрался в постель, но всю ночь его мучили кошмары. Ему снилось, что бросившаяся под поезд женщина каким-то образом связана с Нономией, а он, вместо того чтобы возвратиться домой, прислал успокоительную телеграмму. Слова «С сестрой всё благополучно» — ложь. Она умерла в тот момент, когда поезд задавил женщину… Потом вдруг оказалось, что сестра Нономии и есть та самая девушка, которую он повстречал у пруда.
На следующий день Сансиро встал необычно рано. Он выкурил сигарету, глядя на то место, где провёл неспокойную ночь. Постель уже убрали. Всё происшедшее вчера казалось сном. Он вышел на галерею и посмотрел на ясное голубое небо. Всё вокруг сразу повеселело. Когда, позавтракав и напившись чаю, Сансиро вынес на галерею стул и взялся за газету, вернулся, как и обещал, Нономия.